Господи, боже ты мой! Да доведись на меня такая огромная, нечеловеческая, страшная ответственность, я отправился бы в знаменитый Уоллостонский парк, выбрал бы самое высокое в мире дерево, самую длинную на свете веревку - да и повесился бы на самой верхушке, чтоб весь мир видел, как я страдаю от мук собственной совести.
А мой господин, как говорят хохлы: и байдуже!
Наверное, в тот момент, как я пишу, сидит где-нибудь в ресторанчике "Золотой Праги", кушает куриную котлетку с гарниром и, запивая ее темным, пенистым пражским пивом, не моргнув глазом, читает известия из России:
- До сих пор голод унес до трех миллионов русских. К декабрю должны умереть около десяти миллионов, а к марту, если не будет помощи извне перемрет вся Россия. ("Общее Дело". Письмо из Петербурга.)
Котлетку кушаете?
Приятного вам аппетита, Александр Федорыч! Неужели, не подавитесь вашей котлеткой?
Счастливый народ - эти люди без стыда, без совести... Невинностью дышит открытое лицо, ясные глазки простодушно поглядывают на окружающих, и весь вид так и говорит:
- А что ж я? Я ничего. Вел я себя превосходно, был и главнокомандующим и митрополитом, и если мне еще не поставили в России памятника, то это только потому, что нет пророка в отечестве своем...
Пока вы безмятежно кушаете котлетку, Александр Федорыч - позвольте мне ознакомить вас с вашим формуляром, и если хоть один прожеванный кусок застрянет в вашем горле, значит - есть еще бог в небе и совесть на земле...
* * *
Знаете ли вы, с какого момента Россия пошла к погибели? С того самого, когда вы, глава России, приехали в министерство и подали курьеру руку.
Ах, как это глупо было, и, - будь вы другой человек - как бы вам должно быть сейчас мучительно стыдно! Вы тогда думали, что курьер такой же человек, как вы. Совершенно верно: такой же. И глаза на месте, и кровообращение правильное. Но руки ему подавать не следовало, потому что дальше произошло вот что: в первый день вы ему, курьеру, протянули руку, во второй день уже он с вами поздоровался первый (дескать, свой человек, чего с ним стесняться), а на третий день, когда вы сидели в кабинете за министерским столом, он без зова вошел в перевалку, уселся на край стола и, закурив цигарку, хлопнул вас по плечу:
- Ну, Сашка-канашка, что новенького?
Еще и тогда был неупущенный момент: дать ему по шее, сбросить со стола и крикнуть: ты забываешься, каналья! П-шел вон!
Вы этого не сделали, наверное, хихикнули, прикурили от его папироски и ответили:
- Да вот помаленьку спасаю Россию.
Ах, как стыдно! Ну, на кой черт вы полезли со своим рукопожатием к курьеру? Разве он оценил? Взобрался вам же на шею, гикнул и погнал вас вскачь не туда, куда бы вам хотелось, а туда, где ему удобнее.
Не спорю, может быть, персонально этот курьер - обворожительно светский человек, но вы ведь не ему одному протянули руку для пожатия, а всей наглой, хамской части России.
Вскочил на вас хам, оседлал, как доброго скакуна, и погнал прямо на границу - встречать Ленина и Троцкого.
Не скажете ли вы, что в прибытии Ленина и Троцкого виноваты немцы? Голубчик вы мой! Да ведь они воевали с нами. Это было одно из средств войны. Так же они могли бы прислать и поезд с динамитом, с баллонами удушливого газа или с сотней бешеных собак.
А вы этих бешеных собак приняли с полковой музыкой и стали охранять так заботливо, как любящая нянька - шаловливых детей.
Ну, что я могу сказать немцам? Скажу: зачем вы прислали нам такую ошеломляющую дрянь?
А они мне ответят:
- Вольно же вам, дуракам, было принимать. Мы бы, на вашем месте, тут же на границе их и перевешали, вроде, как бывает атака удушливых газов и контратака.
А вы? Обрадовались! Товарищи, мол, приехали! "Здравствуйте, я ваша тетя! Говорите и делайте, что хотите, у нас свобода".
И еще один момент был упущен, помните, тогда, у Кшесинской? Одна рота верных солдат - и от всей этой сволочи и запаху бы не осталось. И никто не роптал бы - так бы и присохло.
А вы, вместо этого, стали гонять вашего министра Переверзева на поиски новой квартиры для Ленина и Троцкого.
Александр Федорович! Какая у вас завидная натура... Ведь одно это так стыдно, будто вас всепарадно на столичной площади высекли. А вы теперь, вместо Уоллостонского парка, котлетку кушаете, как гоголевский высеченный поручик когда-то ел пирожок.
Много есть людей, у которых есть ужасное прошлое, но ни одного я не знаю, у кого бы было такое стыдное прошлое, как у вас. Еще, я понимаю, если бы вы за это деньги получили, но ведь бесплатно!
У вас в руках был такой козырь, как восстание, когда озверевшая толпа (я сам видел) разрывала большевиков на части - как вы ликвидировали это настроение? Вы, глава государства, запретили печатать документы, уличающие Ленина и Троцкого в получении от немцев денег! Троцкий сидит в тюрьме - вы его выпустили, Корнилов хотел спасти Россию - вы его погубили. Клялись умереть с демократией - удрали на автомобиле.
"Волю России" издаете? Куриные котлетки кушаете?
С таким-то прошлым?
Да ведь только два пути и существуют: или самое высокое дерево Уоллостонского парка, или монашеский клобук, вериги, и полная перемена имени и фамилии, чтобы в маленьком монастырьке не пахло и духом того человека, который так тщательно, заботливо и аккуратно погубил одну шестую часть земной суши, сгноил с голоду полтораста миллионов хорошего народу, того самого, который в марте 1917 года выдал вам авансом огромные, прекрасные векселя.
Ловко вы обошлись с этими векселями!..
Ну, прощайте. Приятного вам аппетита!
МЕЧТЫ О ПРОШЛОМ
Язык богов
Маленькая, грязная комнатка, с гримасой бешенства сдаваемая маленькой грязной гречанкой одному моему беззаботному знакомому.
Он слишком горд, чтобы признать отчаянное положение своих дел, но, зайдя к нему сегодня, я сразу увидал все признаки: вымытую собственными руками рубашку, сушившуюся на портрете Венизелоса*, тарелку, на которой лежал кусок ужасающей жареной печенки, отложенной в качестве ужина, грязная, закопченная керосинка с какой-то застывшей размазней в кастрюле.
______________
* Венизелос - греческий государственый деятель.
Обитатель комнатки так углубился в чтение книги, что даже не заметил моего появления.
- Что ты сидишь, как сыч, - нос в книгу уткнул? Захлопывай книгу, пойдем на взморье на лодке кататься. Погода изумительная.
Поднял он от книги тяжелую голову, поглядел на меня ничего не видящими глазами и опять уставился в книгу.
- Ну, что же ты?
- Сегодня не могу. Книжку читаю.
- Подумаешь, важность - книжка. Что это - откровение великого мыслителя, что ли?
- Подымай выше. Видишь, не могу оторваться.
- Поэмы Эдгара По?
- Убирайся ты со своим По!
- Бешеная фантазия Гастона Леру?*
______________
* Гастон Леру - французский романист.
- Откровенно говоря, я не знаю, как эта книга называется: первые несколько листов оторваны. Знакомый газетчик дал.
- А с чего же начинается?
- А вот послушай: "Вообще на рынках, в лавках купить хороших, сытных, откормленных цыплят - большая редкость. Ежели хотите иметь хороших цыплят, то, купив их живыми, следует покормить их дома недельки две гречневой крупой, заваренной кипящим молоком, и содержать всех в тесном месте, чтобы цыплята не бегали.
Но ежели хотите побаловать себя цыплятами на славу (тут голос моего приятеля дрогнул от волнения), то покормите их варенным на молоке рисом. Цыплята будут объедение. Белое, нежное, таящее во рту мясо с косточками, как хрящики. Правда, такое кормление молочным рисом обходится немало, три-четыре рубля".
Я проглотил слюну и нетерпеливо вскликнул:
- Постой, да ведь это простая поваренная книга!
- Простая? Нет, брат, не простая. Послушай-ка. "Главный подвоз рябчиков - вологодских и архангельских - начинается с установившегося зимнего пути. Лучшие сибирские рябчики - кедровики, т.е. питающиеся кедровыми орехами.
Когда выбираете дичь, она должна быть чиста, т.е. дробинки нигде не должно быть видно. Это тем особенно важно, что тогда, во время жарения жирной птицы сало и сок из ее ранок не вытекают, отчего она не высохнет и не потеряет во вкусе. Хороший рябчик должен быть: бел, сыт, т.е. мясист. Аромат его приятно-смолистый".
- Ну, так едем, что ли. Мария Григорьевна тоже едет.
- Мария Григорьевна? Ага... А ты вот это послушай: "Бывают случаи, когда самые опытные ошибаются в выборе рыбы. Да еще как ошибаются-то. Плавают, например, в садке или окаренке две стерляди: рост у них правильнее, мера - одинаковый, обе толстые, брюшко у обеих желтое, обе без игры, яловые, что вкусней. Вы просите подрезать рыб снизу, к наростнику, т.е. к хвосту. Подрезали обеих, и обе - как желток, жир - червонное золото. Чего же еще требовать? Как еще пробовать? Между тем, за столом оказывается, что одна из стерлядей - удивительная, нежная, тает во рту; другая - так себе, грубая, вялая, твердоватая, да и жиру в ней, оказывается, мало: весь он остался в рассоле, в котором варилась стерлядь, и потемнела-то она во время варки. Отчего? Оттого, что стерлядь эта другой воды. Первая из Оки, вторая волжская".
