О "следующем разе" мы оба говорим так же хладнокровно, как о завтрашнем дне, который все равно неизбежно наступит...
Однажды я, по обыкновению, разогнался в свой излюбленный ресторан, и вдруг швейцар остановил меня на пороге:
- Сегодня, Аркадий Тимофеевич, закрыто: по случаю начала ремонта.
Я заглянул в залу, и сердце мое сжалось: не было привычных столов, покрытых белоснежными скатертями, мягкого красного ковра и зелени трельяжей.
- Э, черт! Какого же дьявола вы не объявили раньше!
Однажды утром ко мне явился околоточный Семен Иванович.
Он обругал погоду и сообщил о нескольких новых штрихах в облике неуравновешенного Афанасия Петровича.
- Садитесь, - сказал я. - За какую статью? Сколько?
- Нисколько. Я зашел, чтобы вы подписали протокол по делу о столкновении моторов. Вы свидетелем были.
Чем-то чужим, неуютным пахнуло на меня... Будто бы взору моему вместо привычного вида трех рядов столов, покрытых скатертями и украшенных цветами, предстала суровая, чуждая картина голых стен и обнаженного от мягкого ковра пола.
И разговор на этот раз не вязался. Мы были выбиты из привычной колеи...
Когда нет быта, с его знакомым уютом, с его традициями - скучно жить, холодно жить...
День человеческий
Дома
Утром, когда жена еще спит, я выхожу в столовую и пью с жениной теткой чай. Тетка - глупая, толстая женщина, - держит чашку, отставив далеко мизинец правой руки, что кажется ей крайне изящным и светски изнеженным жестом.
- Как вы нынче спали? - спрашивает тетка, желая отвлечь мое внимание от десятого сдобного сухаря, который она втаптывает ложкой в противный жидкий чай.
- Прекрасно. Вы всю ночь мне грезились.
- Ах ты господи! Я серьезно вас спрашиваю, а вы все со своими неуместными шутками.
Я задумчиво смотрю в ее круглое обвислое лицо.
- Хорошо. Будем говорить серьезно... Вас действительно интересует, как я спал эту ночь? Для чего это вам? Если я скажу, что спалось неважно - вас это опечалит и угнетет на весь день? А если я хорошо проспал, - ликованию и душевной радости вашей не будет пределов?.. Сегодняшний день покажется вам праздником, и все предметы будут окрашены отблеском веселого солнца и удовлетворенного сердца?
Она обиженно отталкивает от себя чашку.
- Я вас не понимаю...
- Вот это сказано хорошо, искренне. Конечно, вы меня не понимаете... Ей-богу, лично против вас я ничего не имею... Простая вы, обыкновенная тетка... Но когда вам нечего говорить - сидите молча. Это так просто. Ведь вы спросили меня о прошедшей ночи без всякой надобности, даже без пустого любопытства... И если бы я ответил вам: "Благодарю вас, хорошо", вы стали бы мучительно выискивать предлог для дальнейшей фразы. Вы спросили бы: "А Женя еще спит?", хотя вы прекрасно знаете, что она спит, ибо она спит так каждый день и выходит к чаю в двенадцать часов, что вам, конечно, тоже известно...
Мы сидим долго-долго и оба молчим.
Но ей трудно молчать. Хотя она обижена, но я вижу, как под ее толстым красным лбом ворочается тяжелая, беспомощная, неуклюжая мысль: что бы сказать еще?
- Дни теперь стали прибавляться, - говорит наконец она, смотря в окно.
- Что вы говорите?! Вот так штука. Скажите, вы намерены опубликовать это редкое наблюдение, еще неизвестное людям науки, или вы просто хотели заботливо предупредить меня об этом, чтобы я в дальнейшем знал, как поступать?
Она вскакивает на ноги и шумно отодвигает стул.
- Вы тяжелый грубиян и больше ничего.
- Ну, как же так - и больше ничего... У меня есть еще другие достоинства и недостатки... Да я и не грубиян вовсе. Зачем вы сочли необходимым сообщить мне, что дни прибавляются? Все, вплоть до маленьких детей, хорошо знают об этом. Оно и по часам видно, и по календарю, и по лампам, которые зажигаются позднее.
Тетка плачет, тряся жирным плечом.
Я одеваюсь и выхожу из дому.
На улице
Навстречу мне озабоченно и быстро шагает чиновник Хрякин, торопящийся на службу.
Увидев меня, он расплывается в изумленную улыбку (мы встречаемся с ним каждый день), быстро сует мне руку, бросает на ходу:
- Как поживаете, что поделываете?
И делает движение устремиться дальше.
Но я задерживаю его руку в своей, делаю серьезное лицо и говорю:
- Как поживаю? Да вот я вам сейчас расскажу... Хотя особенного в моей жизни за это время ничего не случилось, но есть все же некоторые факты, которые вас должны заинтересовать... Позавчера я простудился, думал, что-нибудь серьезное - оказывается, пустяки... Поставил термометр, а он...
Чиновник Хрякин тихонько дергает свою руку, думая освободиться, но я сжимаю ее и продолжаю монотонно, с расстановкой, смакуя каждое слово:
- Да... Так о чем я, бишь, говорил... Беру зеркало, смотрю в горло красноты нет... Думаю, пустяки - можно пойти гулять. Выхожу... Выхожу это я, вижу почтальон повестку несет. Что за шум, думаю... От кого бы это? И, можете вообразить...
- Извините, - страдальчески говорил Хрякин, - мне нужно спешить...
- Нет, ведь вы же заинтересовались, что я поделываю. А поделываю я вот что... Да. На чем я остановился? Ах, да... Что поделываю? Еду я вчера к Кокуркину, справиться насчет любительского спектакля - встречаю Марью Потаповну. "Приезжайте, говорит, завтра к нам"...
Хрякин делает нечеловеческое усилие, вырывает из моей руки свою, долго трясет слипшимися пальцами и бежит куда-то вдаль, толкая прохожих...
Я рассеянно иду по тротуару и через минуту натыкаюсь на другого знакомого - Игнашкина.
Игнашкин никуда не спешит.
- Здравствуйте. Что новенького?
- А как же, - говорю я, вздыхая. - Везувий вчера провалился. Читали?
- Да? Вот так штука. А я вчера в клубе был, семь рублей выиграл. Курите?
- Нет, не курю.
- Счастливый человек. Деньги все собираете?
- Нет, так.
- По этому поводу существует...
- Хорошо! Знаю. Один другому говорит: "Если бы вы не курили, а откладывали эти деньги, был бы у вас свой домик". А тот его спрашивает: "А вы курите?" - "Нет". - "Значит, есть домик?" - "Нет". - "Ха-ха!" Да?
- Да, я именно этот анекдот и хотел рассказать. Откуда вы догадались?..
Я его перебиваю:
- Как поживаете?
- Ничего себе. Вы как?
- Спасибо. До свиданья. Заходите.
- Зайду. До свиданья. Спасибо.
Я смотрю с отвращением на его спокойное, дремлющее лицо и говорю:
- А вы счастливый человек, чтоб вас черти побрали!
- Почему - черти побрали?
- Такой анекдот есть. До свиданья. Заходите.
- Спасибо, зайду. Кстати, знаете новый армянский анекдот?
- Знаю, знаю, очень смешно. До свиданья, до свиданья.
Перед лицом смерти
В этот день я был на поминальном обеде.
Стол был уставлен бутылками, тарелочками с колбасой, разложенной звездочками, и икрой, размазанной по тарелке так, чтобы ее казалось больше, чем на самом деле.
Ко мне подошла вдова, прижимая ко рту платок.
- Слышали? Какое у меня несчастие-то...
Конечно, я слышал. Иначе бы я здесь не был и не молился бы, когда отпевали покойника.
- Да, да...
Я хочу спросить, долго ли мучился покойник, и указать вдове на то полное риска и опасности обстоятельство, что все мы под богом ходим, но вместо этого говорю:
- Зачем вы держите платок у рта? Ведь слезы текут не оттуда, а из глаз?
Она внимательно смотрит на меня и вдруг спохватывается:
- Водочки? Колбаски? Помяните дорогого покойника.
И сотрясается от рыданий...
Дама в лиловом тоже плачет и говорит ей:
- Не надо так! Пожалейте себя... Успокойтесь.
- Нет!!! Не успо-о-о-коюсь!! Что ты сделал со мной, Иван Семеныч?!
- А что он с вами сделал? - с любопытством осведомляюсь я.
- Умер!
- Да, - вздыхает сивый старик в грязном сюртуке. - Юдоль. Жил, жил человек, да и помер.
- А вы чего бы хотели? - сумрачно спрашиваю я.
- То есть? - недоумевает сивый старик.
- Да так... Вот вы говорите - жил, жил, да и помер! Не хотели ли вы, чтобы он жил, жил, да и превратился в евнуха при султанском дворе... или в корову из молочной фермы?
Старик неожиданно начинает смеяться полузадушенным дробненьким смешком.
Я догадываюсь: очевидно, его пригласили из милости, очевидно, он считает меня одним из распорядителей похорон и, очевидно, боится, чтобы я его не прогнал.
Я ободряюще жму его мокрую руку. Толстый господин утирает слезу (сейчас он отправил в рот кусок ветчины с горчицей) и спрашивает:
- А сколько дорогому покойнику было лет?
- Шестьдесят.
- Боже! - качает головой толстяк. - Жить бы ему еще да жить.
Эта классическая фраза рождает еще три классические фразы:
- Бог дал - бог и взял! - профессиональным тоном заявляет лохматый священник.
- Все под богом ходим, - говорит лиловая женщина.
- Как это говорится: все там будем, - шумно вздыхая, соглашаются два гостя сразу.
- Именно - "как это говорится", - соглашаюсь я. - А я, в сущности, завидую Ивану Семенычу!
- Да, - вздыхает толстяк. - Он уже там.
- Ну, там ли он - это еще вопрос... Но он не слышит всего того, что приходится слышать нам.
