В комнате было тихо.
Жених, съежившись, ушел в свой стул, а невеста упорно глядела на клетку с птицей, и на ее глазах дрожали две неожиданные случайные слезинки, которые порой быстро скатывались на волнующуюся грудь и сейчас же заменялись новыми...
- Что вы, право, такое говорите, - криво усмехнулся бухгалтер Казанлыков. - Поговорим о чем-нибудь веселом.
- В самом деле, - сказал акцизный чиновник Тюляпин. - Вы слишком мрачно и односторонне смотрите на жизнь. Вот взять хотя бы меня - я женился по любви и совершенно счастлив с женой. Положение у нас обеспеченное, и с женой мы живем душа в душу... Она меня ни в чем не стесняет... Вот сегодня - у нее болела голова, она не могла сюда прийти поздравить дорогого хозяина - и все-таки настояла, чтобы я пошел...
Одинокий господин с сомнением качнул головой:
- Может быть... может быть... Но только я чтой-то счастливых браков не видел. Верные, любящие жены - это такая редкость, которую нужно показывать в музеумах... И что ужаснее всего, - обратился он к угрюмо потупившемуся студенту, - что чем ласковее, предупредительнее жена, тем, значит, бомльшую гадость она мужу готовит.
- Моя жена не такая! - мрачно проворчал акцизный чиновник.
- Верю, - вежливо поклонился гость. - Я говорю вообще. Я на своем веку знал мужей, которые говорили о женах, захлебываясь, со слезами на глазах, и говорили тем самым людям, которые всего несколько часов назад держали их жен в объятиях.
- Бог знает, что вы такое говорите! - встревоженно воскликнул акцизный Тюляпин.
- Уверяю вас! Однажды я снимал комнату в одной адвокатской семье. Жена каждый день ласково уговаривала мужа пойти в клуб развлечься, так как, говорила она, ей нездоровится и она ляжет поспать. А он, мол, заработался. И при этом целовала его и говорила, что он свет ее жизни. А когда глупый муж уходил в клуб или еще куда-нибудь, из комода выползал любовник (они их всюду прячут), и они начинали целоваться самым настоящим образом. Я все это из-за стены и слышал.
Акцизный Тюляпин сидел бледный, порывисто дыша... Он вспомнил, что жена как раз сегодня назвала его светом ее жизни и уже несколько раз жалела его, что он заработался. Он хотел сейчас же встать и побежать домой, но было неловко.
Из столовой вышла, с заплаканными глазами, расстроенная жена Казанлыкова и сказала, что ужин подан.
Унылое настроение немного рассеялось. Все встали и повеселевшей толпой отправились в столовую.
Когда рюмки были налиты, одинокий господин встал и сказал:
- Позвольте предложить выпить за здоровье многоуважаемого именинника. Дай бог ему прожить еще лет десять - двенадцать и иметь кучу детей!
Тост особенного успеха не имел, но все выпили.
- Вторую рюмку, - торжественно заявил одинокий господин, - поднимаю за вашего будущего первенца!
Будущая мать расцвела и бросила на одинокого господина такой взгляд, который говорил, что за это она готова простить ему все предыдущее.
- Пью за вашего будущего сына! Правда, дети не всегда бывают удачненькие. Я знал одного мальчика, который уже девяти лет воровал у отца деньги и водку, и мне однажды показывали другого четырнадцатилетнего юнца, который распорол вынянчившей его старухе живот и потом, когда его арестовали, убил из револьвера двух городовых... Но все же...
- Закусите лучше, - посоветовал хозяин, нахмурившись. - Вот прелестная семга, вот нежинские огурчики...
Гость, вежливо поблагодарив, придвинул невесте студента семгу и сказал:
- На днях одни мои знакомые отравились рыбным ядом. Купили тоже вот так семги, поели...
- Я не хочу семги, - сказала девушка. - Дайте мне лучше колбасы.
- Пожалуйста, - почтительно придвинул гость колбасу. - Заражение трихинами бывает гораздо реже, чем рыбным ядом. На днях, я читал, привозят одну старуху в больницу, думали - туберкулез, а когда разрезали ее, увидели клубок свиных трихин...
Акцизный чиновник, попрощавшись, вышел от Казанлыковых в тот момент, когда одинокий господин тоже раскланялся, вежливо поблагодарил хозяев за гостеприимство и теперь спускался по темной, еле освещенной парадной лестнице.
Акцизный Тюляпин пил за ужином много, с какой-то странной, ужасной методичностью. Теперь он догнал одинокого господина, схватил его за плечо и, пошатываясь, сказал:
- Вы чего, черти вас разорви, каркали там насчет жен... Вот я сейчас тресну вас этой палкой по черепу - будете вы знать, как такие разговоры разговаривать.
Одинокий господин обернулся к нему и, съежившись, равнодушно сказал:
- У вас палка толстая, железная... Если вы ударите ею меня по голове, то убьете. Мне-то ничего - я буду мертвый, - а вас схватят и сошлют в Сибирь. Жена ваша обнищает и пойдет по миру, а вы не выдержите тяжелых условий каторги и получите чахотку... Дети ваши разбредутся по свету, сделаются жуликами, а когда о вашем преступлении узнает ваша мать, с ней сделается разрыв сердца... Ага!
Горе профессионала
А вы, видно, опытный путешественник, - заметил я.
- Да... по своей профессии мне приходится носиться чуть ли не по всему земному шару.
Я вопросительно взглянул на своего спутника.
- Да... А какая ваша профессия?
- Я борец. Чемпион мира.
Из деликатности я не удивился. Покачал головой и сказал:
- Ага, вот оно что... Вам в Харькове выходить?
- В Харькове.
- Терпеть не могу этого городишки: уныл, грязен и неблагоустроен. Но народ там живет хороший.
Мы помолчали.
Чемпион мира искоса наблюдал за мной; потом не выдержал и, потрепав меня по плечу, сказал:
- Вы меня удивляете.
- Чем?
- Первый раз такого человека встречаю. Обыкновенно мы, борцы, несчастные люди. Стоит только какому-нибудь новому знакомому узнать о нашей профессии, как этот субъект считает своим долгом пощупать у нас на руках мускулы и потом завести длиннейший разговор о борцах, о физической силе, о каких-то самородных чудесных силачах, ломовиках из народа и о прочем таком. Он думает, что ни о чем другом мы разговаривать не можем. Вспомнит он Фосса, которого он видел пятнадцать лет тому назад, еще раз пощупает мускулы на наших ногах, а потом даст пощупать и свои руки. Дескать, есть ли у него что-нибудь в этом роде? И уж он тянет, тянет скучнейший разговор о вещах, от которых хочешь уйти, которые и так надоели до смерти... Вы, кажется, первый человек, который по-настоящему отнесся ко мне. Остальные же считают каким-то хорошим тоном говорить с человеком о том, что у того и так вот тут сидит.
Он звучно похлопал себя по широкому могучему затылку.
В вагон в это время вошел новый пассажир. Сразу видно было в нем живого, общительного человека. Он опустился около меня на диван, снял шляпу, вытер платком лоб и без обиняков обратился к чемпиону:
- Далеко едете?
- В Харьков.
- Охота вам ехать в эту дыру! Там теперь и делать нечего.
- Ну, как вам сказать, - дело найдется. Положу десятка два на обе лопатки - вот вам и дело.
- Как, вы разве борец?
- Борец.
- Да неужели? Что вы говорите?
- Ей-богу.
- Вот как. То-то я смотрю. Разрешите попробовать мускулы.
- Пожалуйста.
- Ого! Прямо канаты какие-то... А скажите, что борьба не опасна? Говорят ведь, смертью иногда кончается.
- Бывает.
- Кто же у вас в чемпионате?
- Да много народу. Из известных. Пахута, Эмиль де Бен, Папа-Костоцуло, Ильяшенко...
- Скажите, а где теперь Фосс?
- Фосс давно уже на покое.
- Вот был борец, действительно! Ручища невероятная. Ноги, как столбы... А у вас ноги хорошие?
- Ничего, спасибо.
- Разрешите попробовать? Ого! Стальные прямо. А попробуйте-ка у меня руки? Как вы думаете, стоит их развивать?
Общительный незнакомец сжал руку и протянул ее чемпиону.
- Ну, что ж. Кое-что есть.
- Не правда ли? Когда-то я два пуда выжимал. А вот у нас, в Ростове, на пристани, был один грузчик, - это прямо-таки нечто невероятное. Поднимет, шутя, двадцать пудов и бегает.
Чемпион вздохнул и устало спросил:
- Где же он теперь?
- Не знаю. А то у нас, на станции Раздельной, был смазчик, так можете поверить, - стан колес вагонных подымал. Если бы ему пойти куда-нибудь бороться, так он чудес бы наделал!
Очевидно, разговор был исчерпан, так как воцарилось длительное молчание.
Общительный пассажир снова вынул платок, вытер лоб и, промурлыкав какую-то песенку, спросил:
- А где теперь Лурих?
- В Варшаве.
- А Пытлясинский?
- За границей.
- Тэ-з-к-с. Трудно бороться?
- Как кому. Все от тренировки зависит.
- А вот, у моего отца приказчик был, так он вызывал желающих бороться с ним - все боялись. Он сделал в цирке скандал и ушел. Пойти покурить, что ли...
Когда общительный пассажир ушел, чемпион подмигнул мне и сказал:
- Видали фрукта? Вот все они такие. Он так может всю дорогу проговорить. Прямо-таки вы первый человек такой особенный.
- Ну, - возразил я, улыбнувшись, - должна же моя профессия научить меня такту, чутью и оригинальности...
