Все, что говорила Белль, оказалось чистой правдой. Я убедилась в этом гораздо позже, когда уже имела возможность подумать о собственном удовольствии, но тогда вдруг поняла, что у меня начисто пропал вкус к неоперившейся юности. Однако в тот момент, слушая пространную речь Белль, я чувствовала, что во мне нарастает какое-то холодное, враждебное чувство. От ее слов веяло жестокостью, они напоминали об аукционах рабов в Древнем Риме, о которых мне приходилось читать. В наше время никто, конечно, не разденет вас и не выставит обнаженной на мостовой, чтобы продать подороже первому попавшемуся покупателю. Теперь все делалось гораздо цивилизованнее: нас наряжали, пудрили и вели на балы, чтобы точно так же продать в рабство.
– Значит, – взорвалась я, – меня продадут тому, кто даст самую высокую цену?
– Как жутко у тебя это звучит! – вздохнула Белль. – Нет, вовсе необязательно. Разумеется, нет смысла засовывать тебя в постель к человеку, который внушает тебе отвращение. Хотя бы потому, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но, с другой стороны, если мужчина высоко тебя ценит и имеет соперников, также положивших на тебя глаз, вполне естественно ожидать, что он сделает наиболее выгодное предложение. Кроме того, вряд ли он будет так стараться заполучить тебя, если ты, в свою очередь, не проявишь к нему определенной симпатии. Я надеюсь, ты видишь логику в моих рассуждениях?
Однако я ее уже не слушала. Я понимала только, что должна вырваться отсюда и вернуться домой. Здесь оставаться я больше не могла. Постаравшись, чтобы мой голос звучал как можно жестче, я произнесла:
– Белль, в прошлом году я обещала всего лишь побыть у тебя некоторое время и выучиться всему, чему ты захочешь меня научить. Что ж, этот год прошел, и теперь я намерена ехать домой.
Как ни странно, мое заявление, казалось, вовсе не удивило Белль.
– Конечно, – сказала она, – ты поедешь домой, и я не понимаю, почему ты до сих пор этого не делала.
Это был сильный удар. Действительно, на протяжении последнего года я ни разу не выразила намерения навестить свою семью.
– Я уверена, что твои родные будут счастливы повидаться с тобой, хотя я и рассказывала им о твоих успехах, когда навещала своих. – С этими словами Белль испытующе посмотрела на меня.
– Я имею в виду, – твердо возразила я, – что собираюсь вернуться домой насовсем.
Белль окинула меня ласковым взглядом.
– Я велю запрячь карету. Поезжай домой и обсуди все со своими родными. Если ты не изменишь своего решения, пришли мне весточку, и я велю собрать твои вещи. Я понимаю, каково тебе сейчас.
Белль была спокойной, как всегда, и, как всегда, ей удалось одержать надо мной верх.
Август в том году выдался жарким, поэтому на следующий день в ожидании кареты я надела белое шелковое платье, вышитое незабудками и примулами, а на плечи набросила белую кашемировую шаль. Туалет дополняла итальянская соломенная шляпа с желтыми лентами. Когда я спустилась в зал, из двери напротив появилась Белль.
– Вручи им это, дорогая, – сказала она, вкладывая в мою руку кошелек. – Ты же знаешь, чего они всегда ожидают от нас.
И, засмеявшись, закрыла дверь.
Дорога до Рыбной улицы показалась мне долгой. Карета въехала в Сити, и сразу же дома теснее обступили нас, улочки сузились и превратились в мрачные туннели между закопченными стенами. Карета остановилась, я вышла. Меня немедленно окружила толпа изможденных ребятишек в лохмотьях. Они стояли и молча смотрели на меня, словно чего-то ожидая. В нос ударило отвратительное зловоние. Нет, я не забыла его – наоборот, слишком хорошо помнила. С трудом проложив себе дорогу сквозь толпу маленьких голодранцев, я открыла дверь и очутилась дома.
Прошло, наверное, несколько минут, пока глаза мои привыкли к скудному свету, сочившемуся сквозь крохотные оконца. Когда наконец ко мне вернулась способность видеть, я разглядела трех человек, смотревших на меня с открытыми ртами. На одном конце лавки, что стояла вдоль кухонного стола, сидел мой брат, рядом с ним – светловолосая девушка с невыразительным лицом. Напротив них, на отцовском стуле, сидела моя старшая сестра Нелли и чистила картошку. Младшая сестричка ползала по полу, подбирая упавшие картофельные очистки и вешая их себе на уши. Она была чудовищно грязной.
Первым нарушил молчание брат.
– Боже мой, Лиз! Это же наша Лиз! – и, обернувшись, он толкнул невзрачную девицу. – Полли, это наша Лиз, моя сестренка, о которой я тебе столько рассказывал. Господи, Лиз, а я-то уж думал, что ты про всех нас забыла. Но уж нам-то есть что тебе порассказать, верно, Полли?
– Она, видно, была слишком занята, – огрызнулась моя старшая сестра. Она уже рассмотрела меня с головы до ног и теперь вновь стала со злостью обдирать картофелины. – Ну что, научилась ты шить платья? Уж не сама ли ты сшила то, что на тебе?
Перегнувшись через стол, Джек неловко положил руки мне на плечи и поцеловал меня. Пахло от него застаревшим потом и луком, руки были грязными, ногти нестриженными и с черной каймою.
– Познакомься, это Полли, моя невеста, – гордо произнес он.
– Рада познакомиться, – сказала Полли, протянув мне грязную потную ладонь, а затем вновь погрузилась в молчание, тщательно изучая каждую деталь моего туалета.
С большой осторожностью я уселась на колченогую табуретку, оказавшуюся поблизости. Малышка тем временем подползла к Нелли и стала дергать ее за юбку.
– Тетя, тетя? – лепетала она, вопросительно показывая на меня.
– Сестра это твоя, а не тетя, – грубо отрезала Нелли, отталкивая детскую ручонку. – Теперь она настоящая леди, поди к ней да хорошенько поцелуй, может, она и даст тебе шесть пенсов.
Девочка застенчиво приблизилась и протянула чумазую ручонку к моему подолу. Благословляя Господа за то, что в моем ридикюле оказалось несколько монет, я привлекла сестричку к себе. Она неловко поцеловала меня, и я вложила в ее худенькую ладошку шиллинг. Неверящими глазами девочка посмотрела сначала на монетку, потом на меня, а затем на старшую сестру и наконец, прижав к груди свое сокровище, забралась в самый темный угол комнаты, скорчилась и стала что-то мурлыкать себе под нос. Я почувствовала дурноту.
Мой брат не умолкал, и мне с трудом верилось, что еще совсем недавно я сама говорила так же гнусаво и противно. Неужели это могло быть?! Неужели я сама была такой же?! Я не понимала и половины того, что он болтал.
– …Так что, видишь, Лиз, я уже и бумажками нужными обзавелся, так что, ку-ку! Могу теперь и работенку получить у старого Тэрнера – ну, этот, который пивоварню держит в Уайтчепле. Двадцать пять бобов в неделю да пара комнат над конюшней в придачу. А скоро, когда хоть какие-то палки-доски – ну, мебелишку, в смысле – достанем, так мы с Полли и окрутимся. Как ты насчет того, чтоб теткой стать, а, Лиз? – Он ткнул Полли под ребра, и она захихикала.
