После ужина Фриско предложил Фредди прогуляться. Дэл показал ей скалы и рассказал об истории насыпного холма.
— Отсюда до тех холмов триста футов, — сказал он. — На одном из камней есть и мои инициалы. Хочешь, вырежу твои?
— Спасибо. — Заходящее солнце окрашивало кожу Фредди в розовато-золотистый цвет с оттенком оранжевого. — И еще, если ты не против, вырежи инициалы моих сестер.
Опустившись на одно колено, Дэл, вытащив нож, принялся колдовать над мягким камнем.
— Как Лес, держится? — спросил он.
Пока Дэл трудился над гравировкой, Фредди поведала ему историю, рассказанную Лес. Дэл помрачнел.
— Все сложилось к лучшему, — заключил он, вставая.
Теперь, когда он убрал нож и руки его оказались не заняты, находиться рядом с Фредди становилось все труднее. Он не мог на нее смотреть, не вспоминая об их близости. Когда он видел ее обтянутые брюками ягодицы, ладони его делались влажными. Желание не было для него внове, но никогда еще оно не овладевало им так безраздельно и никогда не было столь сильным и постоянным.
Фредди держала в руках маргаритку. Опустив взгляд на цветок, она спросила, тронув лепесток:
— Сколько быков мы потеряли во время переправы?
Весь день погонщики задавали ему этот вопрос, и всякий раз ответ застревал в горле.
— Двадцать три. В результате наша фора снизилась до семидесяти одного быка.
— Этого хватит? — В последних лучах заходящего солнца глаза Фредди казались нефритовыми.
— Очень надеюсь, — ответил Дэл.
Что-то в этой женщине — и только в ней одной — задевало самые потаенные струны его души, заставляя их звенеть в унисон ее песне. Она была для него как сирена, манила к себе, призывала к подвигу. Когда Фредди смотрела на него, он словно вспыхивал… Его влекло к ней, и Дэл хотел, чтобы она им любовалась; более того, хотел стать лучше — только ради нее. Он стремился выиграть для нее наследство — хотел победить дракона и бросить поверженное чудовище к ее ногам. Он желал отметить ее своей печатью, чтобы весь мир знал: это его женщина, ее он никому не отдаст.
— Когда ты смотришь на меня вот так, я ни о чем не могу думать, — прошептала Фредди, и цветок выпал из ее руки.
— Нам надо возвращаться, — проговорил он внезапно охрипшим голосом.
— Ты этого хочешь?
Фредди кончиком языка облизала губы, и Фриско застонал.
— Я не хочу пользоваться твоей минутной слабостью, Фредди, не хочу, чтобы ты потом плохо обо мне думала.
— Ты всегда прав, Дэл, — сказала Фредди. И вдруг подошла к нему вплотную и обвила руками его шею. — Теперь мне надо выяснить, как сильно я задену твое самолюбие, если сама воспользуюсь твоей слабостью, — проговорила она с загадочной улыбкой на устах.
Он решил, что ослышался. Потом засмеялся и крепко обнял ее.
— Думаю, я смогу с этим смириться!
Дэл прижимал ее к себе все крепче, чтобы она почувствовала, сколь велико его желание. Затем он сказал то, что должен был сказать:
— Мы хотим разного, Фредди, хотим жить каждый по-своему. Я не могу обещать тебе будущего. Черт, я вообще не могу тебе ничего обещать!
— Тогда дай мне сейчас то, что можешь, — пробормотала она, подставляя ему губы.
Дэл поцеловал ее — и тут же забыл обо всем на свете. Сейчас для него существовала лишь Фредди, лишь ее губы и сладостный запах ее тела. Теперь он не смог бы оторваться от нее, даже если бы от этого зависела его жизнь.
Обоих переполняло желание, и оба с жадностью пили из сосуда наслаждения. В эти мгновения они были счастливы, потому что знали, что нужны друг другу. Обезумевшие от страсти, они торопливо раздевали друг друга.
Дэл увещевал себя, что должен быть с ней нежен и нетороплив, ласков и терпелив. Но они слишком долго ждали этого мига, слишком острой была потребность слиться друг с другом.
Обнаженные, они упали на траву, не разжимая объятий. Он не замечал мелких камешков под голыми коленями, не слышал звуков гармоники, доносящихся из лагеря. Он видел лишь ее глаза, переполненные желанием, зеленые, как трава, которая как шелк расстилалась под ними, трава, окружавшая черное облако ее волос. Он слышал лишь музыку их быстрого, трудного дыхания и биение двух сердец, слившихся в одно.
Когда он был в ней и она обвила его ногами, он вздрогнул от счастья. Никогда еще в жизни он не был так близок к блаженству, как в этот миг.
Потом Фредди лежала в его объятиях, перебирая пальцами волоски на его груди.
— Когда же успело стемнеть? — тихо спросила она, счастливо смеясь. — Я и не заметила. — И, помолчав, уже другим тоном добавила: — Дэл, что ты будешь делать, если мы проиграем?
Дэл зарылся головой в ее черные шелковистые кудри и, крепко обняв ее, сказал:
— Возможно, все равно поеду в Монтану. Посмотрю, может, удастся найти работу. А ты что будешь делать? Поступишь в труппу какого-нибудь театра?
Она молчала так долго, что Дэл уже начал думать, что она уснула.
— Я никому об этом не говорила, — сказала наконец Фредди. — Я вернулась в Клис не потому, что одумалась или повиновалась приказу отца Я вернулась домой только потому, что маэстро меня прогнал. Я попытала счастья в других театрах, но, как ни больно мне об этом говорить, меня нигде не взяли.
Она говорила едва слышно, Фриско видел, как тяжело ей дается правда.
— Мне жаль, Фредди.
— Ты представляешь, каково человеку, который хочет чего-то всем сердцем, но знает, что у него это не получается?
Дэл не думал, что она это пережила. Ее признание отдалось в его сердце острой болью.
— Может, маэстро просто не мог разглядеть в тебе хорошей актрисы? Так бывает.
Фредди поцеловала его, затем села и, обхватив колени руками, уставилась в темноту.
— Я вполне гожусь, чтобы играть перед нашими ковбоями. Но настоящая театральная публика, та, что платит за билеты, никогда не признает меня хорошей актрисой. — Фредди помолчала и, уронив голову на грудь, сказала: — Мне так этого хотелось! Я любила аплодисменты и делала вид, будто они адресованы мне. Но мне никто не аплодировал. Публика восторгалась другими, но не мной.
Фредди сидела сгорбившись, и в ее позе, в изгибе обнаженной спины было что-то до слез трогательное. Дэл не мог смотреть на нее без боли.
— Когда выезжаешь в ночное, — продолжала Фредди, — невольно думаешь о разном. У меня было много времени, чтобы подумать о себе. Я обманывала себя. Обманывала, читая сценарии и заучивая наизусть роли. Мне не стать хорошей актрисой.
Посидев так еще какое-то время, Фредди потянулась за рубашкой.
— Мне остается одно: надеяться на победу. Тогда я смогу построить театр и быть если не на сцене, то по крайней мере рядом. Не знаю, что делать, если мы проиграем.
