Аи понял и ответил:
— Я не дам ему причинить тебе зло.
— Заставь его уехать! Отправь его на край земли. Запрети ему возвращаться.
— Тише, — сказал он. — Тише.
Она попыталась подняться. Голос царицы прозвучал почти с прежней силой:
— Я приказываю тебе!
Жрецы и врачи толпой бросились успокаивать ее. Аи одним жестом отослал их, взял царицу за руку, удерживая, и твердо произнес:
— Сначала отдохни и наберись сил. А затем будешь отдавать такие приказы, какие сочтешь нужным.
— Я могу приказать и сейчас, — возразила она. — Я хочу, чтобы его отослали подальше. — Но царица говорила скорее обиженно, чем величественно, и покорно улеглась обратно в постель — ему не пришлось особенно настаивать. Так же безропотно она выпила чашку воды, съела немного бульона с овощами, выслушала множество молитв и заклинаний. Аи заставил жрецов и врачей управиться с этим поскорее, хотя они были склонны провести обряды по всей форме. Так же, как и Нофрет, он прекрасно понимал, что царица слишком слаба, чтобы выслушивать обряд целиком.
Когда она заснула, у нее еще был жар, но гораздо меньше, чем раньше. Нофрет уже почти убедилась в том, что единственным ядом, отравлявшим ее, был страх, и болезнь гнездилась только в ее душе. Конечно, страх тоже мог убить царицу, как зараза или отрава. Это пугало, но все-таки смертельный яд, подсунутый царице сообщниками Хоремхеба, был бы хуже.
Царица Анхесенамон вышла замуж за господина Аи, совершив, ввиду своей недавней болезни, скромную свадебную церемонию, и короновала деда — теперь уже мужа — собственными руками, возложив на его голову две короны царей Египта. Он принял их все и оказанную честь с подобающим достоинством и без особой самоуверенности.
— Я стою на грани двух миров, — сказал он своей царице. — Скоро я стану Осирисом. Тогда, царица, тебе придется хорошенько поискать того, кто станет Гором после меня.
Анхесенамон склонила голову, но только из почтения. Она не глядела на Хоремхеба, который присутствовал на церемонии в ранге военачальника. В нем не было заметно особой ярости из-за того, что она все-таки переиграла его. Весь его вид говорил, что он может и подождать. Старик умрет и тогда он получит то, к чему всегда стремился.
Хоремхеб не выдал царицу, и его слуги, похоже, тоже не проболтались. Возможно, писцы сказали лишнее. Или гонцы не удержали языка после хорошей порции вина. Как бы то ни было, в Египте стало известно, что царица, чтобы не выходить за египтянина, посылала к врагу и просила у него сына. Наиболее милосердные приписали такой поступок безумию царицы. Большинство были не склонны так легко оправдывать ее, как бы хороша она ни была и какой бы хрупкой не казалась после болезни.
Анхесенамон была не так уж хрупка для первой брачной ночи после свадьбы, но Нофрет предположила, что супруги всю ночь целомудренно спали на разных краях кровати. Госпожа Теи оставалась в Фивах, незаметно освободив дорогу, но все ощущали ее незримое присутствие. Аи не развелся с ней и не отверг ее. Он предпочел, как дозволяется царю, иметь двух жен: одну для сердца, а другую — свою царицу.
Конечно, после нескольких первых, необходимых ночей, Аи оставался в покоях царя, а Анхесенамон — в покоях царицы. Днем они вместе управляли Египтом, сидя рядом на чуть-чуть отличающихся друг от друга тронах. Трон Тутанхамона отправился в гробницу вместе с ним. Для Аи сделали новый, а у Анхесенамон оставался прежний, который когда-нибудь отправится в гробницу вместе с ней.
Супруги делали вид, что все идет как должно, но их постоянно окружали пересуды. Во время свадебной процессии, недолгой по причине слабого здоровья царицы, ее вынесли на кресле из дворца, так что народ мог видеть свою повелительницу. Народ видел и швырнул в нее несколько камней, которые, к счастью, пролетели мимо. Многие бормотали примерно одно и то же:
— Готов спорить, что она предпочла бы видеть рядом с собой здорового хеттского быка, а не этого дряхлого египтянина.
— Аи сам наполовину чужестранец, — вспомнил кто-то рядом с Нофрет. — Мы катимся назад, скажу я вам, во времена пастушеских царей.
От поднявшегося возмущенного ворчания по ее спине пробежали мурашки. Египет изгнал народ захватчиков, имя которого никогда не произносили, но память о нем не переставали с наслаждением позорить. За многие тысячи лет Египет мог стыдиться только тех единственных чужеземцев, когда-либо захватывавших трон Двух Царств.
Анхесенамон тоже пыталась отдать Египет чужеземному царю — и сделала это, как утверждали слишком многие, хотя Аи был наполовину египтянином по крови и полностью египтянином по языку и духу. Некоторые даже возмущались, что царица — внучка Аи, стало быть, тоже не совсем египтянка.
Поток сплетен был отвратителен. Время и новые толки все усиливали его. Вероятно, Хоремхеб был тут ни при чем; возможно, ему и не нужно было стараться. Простая истина, с которой все началось, — письмо Анхесенамон царю хеттов — сама по себе оказалась достаточной.
Люди ненавидели Эхнатона за то, что он отнял у них богов. Они вспомнили и об этом и обрушили все свое возмущение на голову его дочери — его дочери, которая заявила чужеземному царю, что не возьмет в мужья ни одного египтянина.
Анхесенамон с трудом могла бы не замечать летящие камни, злобный шепот за спиной в храмах, куда она ходила молиться и почтить их своим царственным присутствием, людей, отворачивающихся от нее на улицах, но стрелу, просвистевшую над головой, когда она выходила из носилок перед храмом Хатор, не заметить было невозможно. Мгновением раньше стрела попала бы ей прямо в глаз.
Царица не закричала и не побежала в панике. Она спокойно прошла в храм, а стража бросилась искать стрелка, чтобы расправиться с ним. Анхесенамон горячо молилась о сыне, о наследнике для умирающего царского дома. Нофрет, правда, подозревала, что на самом деле она молится всем богам, которые только могут ее услышать, чтобы они забрали Хоремхеба и пожрали его прежде, чем он успеет захватить трон.
Когда царица вышла из храма, начальник стражи доложил, что злодей найден на крыше, с кинжалом — по-видимому, его собственным — в груди. Она бесстрашно выслушала эту новость, поблагодарила начальника за службу, взошла в свой паланкин и молча отправилась во дворец. На сей раз люди не бросали камней, и никто ничего не говорил, — стрела была достаточно красноречива.
Анхесенамон позволила себе сбросить маску сдержанности лишь тогда, когда она уже находилась в безопасности в своих покоях, а вечерняя трапеза была давно закончена и служанки отпущены спать. Аи не пришел исполнять свои супружеские обязанности, хотя бы для виду, и никто его и не ожидал. Царица была в полном уединении, насколько это возможно. Нофрет во внимание не принималась, будучи или ничем, или слишком близкой — тенью царицы, привычной и потому незаметной.
