Закрыв глаза, Линдсей с досадой стукнул кулаком по своему согнутому колену.
– Я никогда, ни за что на свете не хотел, чтобы ты видела меня таким. Если бы я только мог отыграть все назад, даже пожертвовав теми часами, что мы провели в восхитительных любовных играх, если бы я только мог смыть все воспоминания обо мне таком из твоей памяти!
– Не говори так! – взмолилась Анаис и взяла его за руку. – Не волнуйся обо мне, Линдсей. Пожалуйста…
– Я хочу остановиться, – выпалил он, – но я… я не могу. – Голос дрогнул, и Линдсей, собравшись с силами, продолжил: – Я не могу остановиться. Даже теперь, осознавая, что ты видела меня с самой плохой стороны, сгорая от стыда за это, я все еще ловлю себя на том, что ищу глазами этот проклятый поднос с трубкой. Я жажду этого, Анаис. Готов умереть за то, чтобы ощутить трубку в своем рту и дым в своих легких.
Прямота, с которой говорил любимый, разрывала ей сердце. Когда Анаис попросила Уоллингфорда и Вэлери запереть ее с Линдсеем в бывшей оранжерее, ей казалось, она знает, с чем имеет дело. Теперь она не была в этом так уверена.
– Мне необходим опиум, – произнес Линдсей дрожащими губами. – Эта потребность пронзает мое тело, сейчас я дрожу и ощущаю этот дым носом. – Словно в подтверждение своих слов он громко засопел. – Я больше не управляю опиумом, Анаис. Он управляет мной. Я должен употреблять его.
– В таком случае борись.
Он поднял на нее глаза, сиявшие от слез.
– Ты должна уйти.
– Я не уйду, Линдсей. Я тебе обещала.
– Почему ты так поступаешь, когда ничего, ничего важного в моей жизни уже не осталось? – взревел Линдсей. Вскочив с дивана, он принялся мерить комнату шагами, мечась, словно зверь в клетке. – Почему вынуждаешь меня бороться, когда не осталось того, ради чего стоило бы жить?
– Что ты имеешь в виду? Впереди у тебя полноценная, насыщенная жизнь. Блестящее будущее в сфере финансов и парламенте, работа ради того, чтобы сделать страну лучше, усовершенствовать ее для тех, кому не повезло родиться аристократами, как нам.
– Ну как ты не понимаешь, – продолжал бушевать он, – что единственное, ради чего у меня, возможно, получилось бы бросить, – это любовь к тебе? Это ты, только ты…
Между ними повисла напряженная тишина.
– Не стоит останавливаться ради меня. Брось ради себя самого, Линдсей.
– Я не могу. Не могу сделать это прямо сейчас, Анаис. Знаю, у меня нет ни малейшего права говорить это тебе – только не после того, что я натворил, – но правда заключается в этом: единственное, что, возможно, помогло бы мне выйти из тьмы, – это шанс, что в конце туннеля я смогу встретить тебя, ждущую меня там, на свету.
Анаис сжала ладонями лицо Линдсея, заставив посмотреть ей в глаза:
– Я буду там, Линдсей. Клянусь тебе, я буду там, я буду ждать тебя.
* * *
Линдсей чувствовал себя так, будто кости вот-вот вырвутся из плена державшей их кожи. Он потел, зевал, все тело было усеяно противными мурашками. И еще эти спазмы – боже милостивый, все внутри словно переворачивалось вверх дном, а острая боль постоянно напоминала о том, в чем он так отчаянно нуждался.
Неугомонный, терзаемый страданиями, Линдсей не мог обрести покой ни на мгновение. В сознании судорожно метались мысли, каждый раз возвращаясь к одному – неудержимой тяге к опиуму.
– Расскажи мне, как это обычно происходит, – попросила Анаис.
Она зарылась пальцами в его волосы, причесывая непокорные пряди, и Линдсей закрыл глаза. Его голова покоилась на коленях Анаис, он держался как можно ближе к любимой, пытаясь преодолеть неуклонно возрастающую потребность в опиуме.
– Это состояние достигнет пика примерно через три дня, – пробормотал Линдсей, стараясь не думать об ожидающем его аде. – Это будет не самое приятное зрелище, Анаис. Сейчас я жалею о том, что повел себя так эгоистично. Тебе не стоит оставаться здесь.
– Не говори глупостей, – прошептала Анаис. Она потерла его виски круговыми движениями, чтобы немного успокоить, и предложила: – Почему бы тебе не попытаться уснуть, Линдсей? Я буду здесь всякий раз, когда тебе понадоблюсь.
– Ты нужна мне сейчас, – промолвил он, чувствуя, как очередной приступ боли сжимает все внутри, так сильно, что слезы невольно льются из глаз. – И все же я боюсь того, что могу сотворить. Я не обходился без опиума много лет, Анаис. Я… я даже не знаю, кто я без него.
Линдсей сжал ее кисть своей дрожащей рукой. Анаис успела принять минеральную ванну, искупавшись в мыле с ароматом жасмина. Ее кожа была мягкой, благоухающей, и он приложил ее ладошку к своей груди, сжимая так крепко, что кожа могла покраснеть. Потом он водил по тонким венам на руке Анаис, наблюдая, как ее пальцы переплетаются с его пальцами.
– Ты можешь выдержать это, Анаис? – спросил Линдсей, ища ее глаза своими. Он плакал, слезы беззвучно струились по его щекам. – Боже, можешь ли ты вынести все это, видеть меня таким, ничтожным, слабым?
Она смахнула слезы Линдсея и еще крепче, не дрогнув ни на мгновение, с незыблемой силой сжала его руку:
– Я верю в тебя, Линдсей.
И тогда он заплакал уже всерьез. Обхватив руками талию Анаис, он зарылся лицом ей в живот и зарыдал, как маленький ребенок.
– Мне так жаль, Анаис, что я оказался таким! Ты заслуживаешь мужчину намного лучше меня, и держать тебя здесь заложницей, вынуждая остаться, заставляя давать обещания…
– Тсс… – прошептала она, ободрительно потирая его спину. – Я здесь – не заложница.
Линдсей взглянул на нее сквозь мерцающие в глазах слезы.
– Я не достоин тебя, но знаю, что не смогу пройти через это без тебя.
– Линдсей, ты заслуживаешь намного больше. В свое время ты это поймешь.
Он не верил Анаис, но и спорить с ней не собирался. Просто лежал, устроив голову у нее на коленях, чувствуя, как ее пальчики перебирают его волосы, глядя на нее. Он пытался думать о будущем – и не мог даже попытаться взглянуть так далеко. Увы, он видел не дальше находившегося у дивана стола, на котором когда-то лежал его опиум.
– Мне жаль, что я не могу взять назад ту ночь, Анаис, когда я попробовал гашиш.
Она прикрыла его рот тонкими пальчиками:
– А мне жаль, что я не могу взять назад свое опрометчивое решение солгать насчет отъезда во Францию. Но какой смысл размышлять об этом? Сожаления съедят нас изнутри.
Кивнув, Линдсей отвел взгляд. Они надолго погрузились в молчание, а потом Анаис взглянула на любимого и спросила:
– О чем ты сейчас думаешь?
Его глаза лихорадочно заблестели.
– Честно?
Она кивнула.
– Об опиуме.
В ее глазах отразилась глубокая печаль, хотя Линдсей почувствовал, что решимость в ее душе только окрепла.
– Я не могу обманывать тебя, Анаис. Опиум, подготовка к курению, сам процесс, позволяющий забыться в его власти, – все это неотступно преследует меня, не выходит из головы. Независимо от того, насколько привлекательной может быть мысль о тебе, даже ее недостаточно, чтобы полностью побороть эту тягу.
