Министр поднялся; лицо его было бледно как смерть. Он схватил руку молодой девушки и с силой потряс ее.
— Опомнись, Гизела, над чем ты издеваешься! Ведь это святые учреждения!
— Кто их освятил? Сами люди. Создавая человека, Творец не сказал: «Сокройся под камни и презирай все, что я дал миру прекрасного».
— Тем хуже для тебя, дитя мое, что ты принесешь подобную философию в твою новую жизнь, — сказал министр, пожимая плечами.
Он стоял перед ней со скрещенными на груди руками. Минуту они испепеляли друг друга глазами, точно один желал испытать силу другого.
— Я никогда не вступлю в эту новую жизнь, папá!
Это решение, твердо высказанное молодой девушкой в лицо отчиму, зажгло дикое пламя в широко раскрытых глазах его превосходительства.
— Неужели ты в самом деле до такой степени развращена, что не уважаешь желание и волю твоей покойной матери? — сказал он запальчиво.
Гизела подошла к портрету матери.
— Хотя я ее и не помню, но все же отчасти могу судить о ней.
Губы ее тряслись, все тело вздрагивало, но голос был звучен и мягок.
— Руки ее полны цветов, которые она весело собирала на лугу, — продолжала девушка. — Ее радовало безоблачное небо, она любила все: и луч солнца, и цветы — весь Божий мир и людей! Если бы ее заперли в мрачный, холодный дом, она с отчаянием рвалась бы из этих стен с желанием освободиться… И этим добрым взглядом она смотрела на меня с мрачной мыслью когда-нибудь заживо похоронить бедное маленькое создание?
— Ты видишь ее здесь невестой, Гизела. Тогда, конечно, лицо ее выражало беззаботность, но позднейшая жизнь мамы была очень строга, и все мысли были заняты тем, чтобы начертать жизненный путь своей дочери.
— Могла ли она так поступить? Действительно ли родителям предоставлена власть принуждать своего ребенка к пожизненному заточению в том возрасте, когда глаза его едва открылись для жизни, когда душа его еще не проявилась в своих стремлениях? Не самый ли жестокий из всех эгоизмов — заставлять искупать грехи предков не повинное в том существо? Но пусть будет так, как желала моя мать, — продолжала она, глубоко вздыхая. — Я буду молчать и хранить так же, как и она, ужасную тайну, а похищенные богатства должны по наследству перейти к княжеской фамилии. Я буду жить в уединении, хотя и не в монастыре.
Министр, лицо которого несколько прояснилось в начале ее речи, вскочил при этом решении.
— Как?! — воскликнул он.
— Доход с владений до самой моей смерти должен делиться между бедняками, живущими в них и обрабатывающими эти земли, но всем распоряжаться буду я, — перебила она его очень спокойно и твердо. — Насколько могу, я буду стараться также освободить от греха душу бабушки, хотя и не через молитву с четками… Я знаю, папа, что я быстрее смогу достичь этого, любя ближнего и полагая на это все свои силы.
Резкий смех прервал ее слова.
— О, благородная ландграфиня Тюрингенская, я представляю себе уже теперь, как грейнсфельдский замок сделается пристанищем нищих и бродяг! Я вижу, как ты, ради пользы и спасения немощного и страждущего человечества, варишь жидкий суп для бедных и вяжешь длинные шерстяные чулки! С каким героизмом ты следуешь своему решению оставаться в старых девах перед глазами смеющегося над тобой общества… Но вот в один прекрасный день благородный рыцарь постучится у дверей приюта для страждущих, и забыто будет и служение человечеству, и последняя воля матери; бедняки разойдутся на все четыре стороны, новый владелец Грейнсфельда соблаговолит в качестве приданого своей супруги принять и похищенное наследство принца Генриха, а княжеская фамилия в А. утрет себе губы! Неразумное создание, — продолжал он, все более и более ожесточаясь, — ты воображаешь, что, терпеливо выслушивая твои мудрые разглагольствования, я обязательно приму твое остроумное решение? Ты действительно воображаешь себе, что твоя собственная воля будет что-нибудь значить, когда я объявлю тебе мой неизменный приговор? Тебя никто не просит думать, выражать свои чувства и желания, твое дело повиноваться. Тебе не из чего выбирать, перед тобой один путь, и если ты сама отказываешься по нему идти, то я тебя поведу! Поняла ли ты меня?
— Да, папá, поняла, но я тебя не боюсь — не в твоей власти принудить меня. — В неописуемом гневе он поднял руку. Молодая девушка ни шагу не отступила перед этим угрожающим жестом.
— Ты не осмелишься тронуть меня! — сказала она со сверкающим взором, но ровным, спокойным голосом.
В эту минуту раздался стук в дверь и в тихо отворенную дверь вошел лакей.
— Его светлость князь, — доложил он с низким поклоном.
Министр вполголоса проворчал проклятье, но тем не менее с радушным видом подошел к двери, которую широко раскрыл лакей.
— Но, милый Флери, что должен я думать? — упрекнул министра князь, входя в комнату.
Тон его был шутлив, хотя лоб нахмурен и маленькие серые глазки не скрывали неудовольствия.
— Разве вы забыли, что там, в лесу, все общество горит нетерпением приветствовать вас? В Белом замке скоро не останется ни души, а вы заставляете себя ждать. К тому же мне доложено было уже час тому назад о приезде нашей прекрасной графини, но я не вижу ее, а между тем вам известно, что, опираясь на мою руку, она должна сделать свой первый шаг в свет!
Стоявшая до сих пор в неосвещенной глубине комнаты Гизела приблизилась к князю и поклонилась ему.
— А, вот и вы! — его светлость радостно протянул обе руки. — Мой милейший Флери, я действительно мог бы рассердиться! Госпожа фон Гербек, — он обернулся к отворенной двери, там в боязливо-выжидательной позе застыла гувернантка, — сказала мне, что графиня час тому назад скрылась за этой дверью.
— Ваша светлость, мне нужно было поговорить с дочерью о важных вещах, — перебил его министр.
Может быть, его светлости первый раз приводилось видеть перед собой барона не в его обычной дипломатической маске, ибо взгляд князя с удивлением остановился на его лице, потерявшем все свое олимпийское спокойствие и выражавшем теперь глубокую ярость.
— Мой милый друг, надеюсь, вы не думаете, что я бестактно желаю вмешиваться в ваши семейные дела! — воскликнул он обиженно. — Я немедленно удалюсь отсюда!
— Я закончил, ваша светлость, — возразил министр. — Гизела, в состоянии ли ты следовать за его светлостью? — обратился он к молодой девушке, устремляя на нее угрожающий взгляд.
Госпожа фон Гербек отлично умела угадывать значение подобных взглядов.
— Ваше превосходительство, если дозволено мне будет сказать, молодой графине следует немедленно вернуться в Грейнсфельд, — сказала она вдруг, выступая вперед. — Посмотрите, на что она похожа!
