— Меня беспокоит только одно, — сказал Стив. — Поначалу я, вероятно, буду так занят, что не сумею предложить тебе больше, чем… э… э…
— Партнерство в постели! — весело подхватила я. — Прекрасно. Разумеется, зарплата при этом не начисляется.
Стив рассмеялся, но смущение его не проходило.
— Ты, должно быть, думаешь, я не хочу, чтобы ты мне помогала, — добавил он.
— Я знаю. Полно, Стив. Самое важное, что ты будешь не отвлекаясь создавать новый банк. В конце концов, я вовсе не тороплюсь, потому что хочу отдохнуть между двумя своими карьерами и побыть с малышом.
После того, как врач подтвердил, что я, наконец, стану матерью законнорожденного ребенка, я решила полностью насладиться этой моей третьей, и последней, беременностью. Поэтому я взвалила всю работу на Гэрриет и ходила в офис лишь два раза в неделю, чтобы убедиться в том, что в мое отсутствие никто там не убил друг друга.
Имея возможность проводить больше времени со своими близнецами, я с интересом открывала для себя насколько разными они росли. Элфрида страстно любила животных. Никакая сказка не удостоивалась ее внимания, если там не было картинок животных, стены ее комнаты были увешаны изображениями лошадей, а своему белому кролику, жившему в Мэллингхэме, она поклонялась с тем же пылом, с каким древние египтяне поклонялись своим божествам. С другой стороны, Элдрид не обращал внимания почти ни на что, кроме своего рояля. Оставляя некормленой золотую рыбку в аквариуме, он мог барабанить по клавишам с поражавшей меня сосредоточенностью, и я с тревогой думала о том, не говорит ли его склонность к музыке о сходстве с моим отцом.
Тем временем у Элана проявлялось все больше сходства с Полом. В новой школе он занимался успешно и неожиданно, словно по мановению какой-то волшебной палочки, стал первым в классе по всем предметам, тогда как в подготовительной школе был одиннадцатым. Он перестал читать книги для школьников, и в одиннадцать лет обратился к Диккенсу, Скотту и Тэккерею. К двенадцати годам он читал уже Гомера в подлиннике, и директор школы с гордостью говорил мне, что Элана ждет Винчестерский колледж.
Мне с трудом верилось, что происходящее с Эланом вызвало большие изменения в его характере, но самой лучшей стороной нового Элана было его совершенно иное отношение к близнецам. Он больше не проявлял к ним враждебности, стал снисходительным, и я даже как-то заметила, что он помогал им разбираться в книжках.
Все трое детей с энтузиазмом приняли известие о том, что в семье появится еще один ребенок.
— Надеюсь, это будет девочка, — сказала Элфрида.
— Мне все равно, девочка или мальчик, — заметил Элдрид, — лишь бы с хорошим слухом, чтобы я мог давать уроки музыки.
— Хорошо бы иметь кого-то еще, чтобы выполнять мои поручения, — заявил Элан. — Лучше пусть будет девочка, потому что девочек легче чему-либо научить.
Родился мальчик. В душе я была разочарована, но ребенок был таким добродушным, что я скоро позабыла о своих тревогах. Он один из всех моих детей был похож на меня физически. Близнецы были словно маленькими копиями Стива, а Элан, становясь старше, все более походил на Пола. У Джорджа же были маленькие пряди прямых темных волос, глаза, быстро ставшие карими, и рот с отвисшей губой, такой большой, что он занимал, казалось, половину лица. Кроме того, он был намного плотнее моих предыдущих детей, но от этого казался лишь более аппетитным.
Стив решил, что наш сын должен носить имя не меньше, чем героического святого покровителя Англии, и так радовался своему англофильству, что у меня не хватило смелости сказать ему, что святой Георгий был каппадокийским авантюристом с сомнительной репутацией. Как бы то ни было, я не возразила, и ребенка окрестили в Мэллингхэмской церкви, назвав Джорджем.
Вскоре после крещения Стив отправился на материк уговаривать какого-то возможного клиента, проявлявшего интерес не только к Англии, но и к Франции, Германии и Швейцарии. Он раньше был клиентом Райшмана, но в марте 1935 года, когда Италия захватила Абиссинию, а Гитлер ввел воинскую повинность в Германии, вопреки условиям Версальского договора, в Гамбурге в последний раз закрылись двери крупного «Банка Райшмана». Гитлер распорядился реквизировать состояние Райшмана. Но глава банка оказался умнее фюрера. Франц Райшман уже переправил свое состояние в Швейцарию, и опять-таки опередив на один шаг своих врагов, отправил свою семью из Германии в долгое путешествие на запад, к нью-йоркским кузенам.
Сэм Келлер, который был теперь основным собеседником Стива в нью-йоркском офисе, с энтузиазмом воспринял решение Стива поехать в Германию и надеялся, что он с выгодой воспользуется вакуумом, образовавшимся после закрытия банка Райшмана.
Я думала о Гитлере, пользовавшемся услугами таких людей, как знаменитый «дер юденфрессер» — «потрошитель спреев», сказавший однажды, что на каждом телеграфном столбе от Мюнхена до Берлина должна торчать голова известного еврея. Думала о Геринге, возродившем средневековые плаху и топор и объявившем, что палач обязан всегда быть одет в безупречный вечерний костюм. Думала о Геббельсе, заявившем после сожжения книг, что еврейский интеллектуализм в конце концов искоренен.
— Бизнес есть бизнес, дорогая, — сказал Стив, — и не следует судить обо всех немцах по шутовскому кривлянью этих гуннов, столпившихся вокруг Гитлера.
— Народ имеет такое правительство, которого он заслуживает, — заметила я, но не сказала больше ничего, так как была новичком в банковском деле, тем более что никто не отрицал подъема немецкой экономики.
Стив уехал на две недели, и, хотя мы говорили с ним по телефону, он не вдавался в подробности своих деловых переговоров, пока не вернулся домой.
Я встретила его на аэродроме. Он выглядел очень усталым, и я поняла, что он крепко выпил.
— Что случилось? — в тревоге спросила я.
Он уселся в машину рядом со мной, и, когда шофер включил передачу, я подняла стеклянную перегородку.
— Сделка с клиентом Райшмана провалилась. Он хотел получить деньги на сталелитейное предприятие и надеялся, что я смогу провести размещение в Америке через банк «Ван Зэйл» в Нью-Йорке. Это была честная сделка, но… Дайана, я не могу делать бизнес в этой стране. Я говорил с некоторыми из людей Райшмана, и они рассказали мне такие вещи, в сравнении с которыми даже хроника в «Таймсе» выглядит невыразительно. — Стив не дал мне ничего сказать и продолжал торопливо, как если бы думал, что я огорчена, а не успокоена. — Пойми меня правильно. Да, это удивительно, как Германия поднимается, наконец, на ноги. И все немцы, с которыми я встречался, проявляли ко мне дружелюбие. Я не пророк. Я не занимаюсь нравственными оценками и надеюсь, что я не из тех иностранцев, которые приезжают в чужую страну и учат людей, как надо жить. Но, Дайана, меня учил Пол, а Пола учил Райшман. Он подобрал его, когда тот был на самом дне, и Пол никогда не забывал, чем был обязан банку Райшмана. Из всех банков Уолл-стрит, принадлежавших янки, наш был самым проеврейским, и, когда я думаю о нашем неписаном партнерстве с банком Райшмана, продолжавшемся из года в год и сохранявшимся даже после смерти Пола, я понимаю, что просто не могу способствовать увеличению капитала нацистской Германии. Пол от этого перевернулся бы в своей могиле. Это было бы предательством всего того, за что всегда стоял банк «Ван Зэйл», но, Бога ради, как мне объяснить это Сэму Келлеру?
