Не понимаю, как мне удалось сдержаться. Я стиснула кулаки, сосчитала до пяти и мягко проговорила:
— Стив, не давай детям проводить все лето в Богноре, пусть они почаще приезжают сюда. Им будет здесь очень весело, да и Эмили отдохнет от них, ведь они все время у нее на руках. Почему бы тебе не предложить ей это?
К моей радости, он так и поступил, и скоро я снова увидела своих пасынков и познакомилась с падчерицами. Девочкам было четыре и шесть лет, обе были прелестны и очень застенчивы. Они вцеплялись в няню и ежечасно спрашивали, когда вернутся к маме. Скотту было семнадцать лет, ростом он был со Стива и красив той знойной красотой, которая всегда наиболее привлекательна. Хотя Эмили удалось намного улучшить его поведение, я все же видела в нем враждебность. Однако Тони, к счастью, был таким очаровательным, что это компенсировало недостатки Скотта. Они с Эланом подружились, как только Элан вернулся из Винчестера, и Стив полагал, что в следующем году Тони сможет один пересечь Атлантику, чтобы провести лето с нами.
Мои собственные дети, за исключением Элана, отнеслись к американскому вторжению без энтузиазма. Близнецы считали Розмари и Лоррэн безнадежно маленькими, а Скотта и Тони чересчур взрослыми. Я про себя удивлялась, как Эмили справлялась со всеми детьми в Богноре, но с первой же минуты, когда мои дети переступили порог снятого ею дома, Эмили сделала все, чтобы они чувствовали себя прекрасно.
— Там была эта красивая, такая добрая леди, говорил Джордж, вернувшись из первой поездки в Богнор. — Как королева. Я плавал в море, а когда подступала волна, она держала меня за руку. Мы ели сандвичи с джемом и шоколадный кекс, а потом очень вкусное мороженое.
— Мы играли во французский крикет, — рассказывала Элфрида. — Это было просто восхитительно. Играли все, даже Эмили, и даже Скотт. Мы все время смеялись, а потом пили лимонад, приготовленный самой Эмили. У Эмили волосы из чистого золота, — сказала Элфрида. Я спросила у нее, не крашеные ли они, возмутив этим вопросом няню, но Эмили только посмеялась и сказала, что они натуральные. У нее был очень красивый купальник, а она говорила мне, что ей нравилось мое платье и спрашивала, шьешь ли ты одежду для меня сама, и я сказала, что нет, и рассказала об ателье «Маршалл энд Снеллгроув».
— Я очень рада, дорогая, — отозвалась я голосом, приличествовавшим обстановке коктейля.
— Если хочешь, можешь в следующий раз поехать в Богнор вместе с нами, Элан, — предложил Стив. Когда они в первый раз ездили к Эмили, Элан был еще в Винчестере. — Эмили хочет с тобой познакомиться.
— Спасибо, — отвечал Элан, давно отвергнувший своих родственников из рода Зэйлов так же непримиримо, как отверг и самого Пола, — но я не поеду.
— Почему? — спросил Элдрид. — Ведь Эмили твоя двоюродная сестра. Она говорила нам об этом. Ее отец брат твоей матери…
— Брат бабушки, — поправила Элфрида.
— Меня не интересуют дальние родственники.
— Как это грубо! — заметила Элфрида. — Эмили такая хорошая!
— Элфрида, — мягко сказала я, — оставь Элана в покое. У него могут быть разные причины, о которых тебе ничего не известно.
— О, ты всегда встаешь на сторону Элана! — рассердилась девочка и выбежала из комнаты.
— Не мешало бы выпить, — сказала я Стиву.
— О, и я не прочь тоже!
Мы выпили и на этом не остановились. Наконец Эмили в начале сентября уехала обратно в Америку. Я никогда не чувствовала такого облегчения, как в момент отплытия «Куин Мэри» из Саутгемптона, и стала пить гораздо меньше.
К сожалению, про Стива этого сказать было нельзя.
Еще в самом начале 1938 года до меня впервые дошли слухи, которые распространял о нем Корнелиус. Я поехала в Норфолк, чтобы осмотреть повреждения, причиненные наводнением, случившимся в феврале, когда море прорвало плотину Хореи Кэп и Мэллингхэм в очередной раз превратился в остров. Волны достигали даже стен дома. Я вернулась в Лондон в полном изнеможении после приведения усадьбы в порядок, но решила не откладывать важный, назначенный раньше ленч, имевший большое значение для моей будущей деятельности. Я хотела посвятить себя женскому образованию. Мне казалось, что чем больше будет хорошо образованных женщин, тем более вероятно их стойкое сопротивление таким несправедливостям, как заниженная оплата труда, лишение определенных привилегий и недооценка их работы со стороны работающих с ними мужчин. Мое представление о будущем предполагало мир, в котором огромное большинство женщин были бы достаточно образованными, чтобы получить право на нормально оплачиваемую работу и чтобы правительство оказалось вынужденным принять законы, запрещающие дискриминацию по признаку пола. Я считала такую меру радикальной и необходимой, но была очень удивлена, что это многих шокировало.
Я как раз изливала свои чувства за ленчем в «Савое» перед своими тремя гостями, когда услышала, как за соседним столиком какой-то американец проговорил:
— …И я отправился в Нью-Йорк, к Ван Зэйлу.
— Вы виделись с Ван Зэйлом? — спросил его собеседник-англичанин.
— Да, и нашел его весьма компетентным и совсем молодым человеком, но было совершенно ясно, что он знает, чего хочет. Позднее я сказал ему о том, как меня удивил уход Салливэна. Вам приходилось встречаться с Салливэном?
— Нет, но мы все, разумеется, о нем слышали. Дела у него плохи. Вы же знаете, он пьет.
— Вот и Ван Зэйл говорил то же самое. Он сказал мне, что «отставка» Салливэна была вынужденной, что они сами хотели избавиться от него и были очень рады возможности дать ему уйти с неподмоченной репутацией.
— Что ж, это меня не удивляет, — сказал англичанин. — Но теперь у них крепкий человек в отделении банка «Ван Зэйл» на Милк-стрит, американец, получивший образование в Англии, по-настоящему цивилизованный парень…
И он заговорил о преимуществах английского образования.
Мои гости с азартом обсуждали вопрос об учреждении новой организации для борьбы за обучение девочек в начальной школе, но я уже не могла сосредоточиться на этом и, как только сочла свой уход достаточно приличным, отправилась домой.
Я решила рассказать Стиву об услышанном разговоре, надеясь таким образом заставить его задуматься о его пьянстве, не опасаясь неприятной сцены. Я знала, что происходит, когда кто-то пытается критиковать поведение горького пьяницы, но подумала, что, если просто перескажу Стиву, что слышала, гнев его мог бы обратиться не против меня, а против Корнелиуса.
Я почти полностью преуспела в этом. Он немедленно решил подать на Корнелиуса в суд за клевету, но быстро успокоился, проявил большую рассудительность и торжественно пообещал мне, что покончит с пьянством.
