Я почти полностью преуспела в этом. Он немедленно решил подать на Корнелиуса в суд за клевету, но быстро успокоился, проявил большую рассудительность и торжественно пообещал мне, что покончит с пьянством.
Это я слышала и раньше, но, тем не менее, одобрила его намерение и тщательно пересмотрела календарь наших светских мероприятий, чтобы сделать жизнь более спокойной и тихой. Одновременно я отложила свои намерения начать карьеру основательницы фонда для финансирования различных образовательных проектов. Я не имела ни малейшего понятия о том, ждал ли меня успех в этой области, но мне казалось очевидным, что в тот момент было бы вовсе не в интересах Стива, если бы его жена занялась своей карьерой, добиваясь успеха, когда его собственное дело разваливалось. Вместо этого я подумала, что, может быть, стоило показать свои способности в организации фондов, выбрав благотворительность, направленную на улучшение жизни бедноты Ист-Энда, и принялась за работу. Это был для меня хороший опыт, шло время, и Стив вряд ли мог увидеть здесь угрозу для себя, особенно потому, что мое поведение было достойно женщины моего класса, для которой вовсе не зазорно заниматься благотворительностью. Кроме того, я умела помогать бедным — факт, о котором я часто забывала, но это была чистая правда. Разумеется, женщины Ист-Энда давали мне пищу для размышлений. У них была масса детей, жили они, как правило, в единственной комнате, без водопровода, с туалетом на тридцать семей, и умирали от недоедания и истощения уже в моем возрасте.
Я часто думала о том, как счастлива, хотя проблемы со Стивом все усложнялись. И чтобы отвлечься как от мрачной тени алкоголизма, так и от отталкивающего быта Ист-Энда, я снова погрузилась в чтение газет и журналов.
В новом журнале «Пикчер Пост» была помещена фотография известного миллионера, господина Корнелиуса Ван Зэйла, па нью-йоркском балу, посвященном открытию его музея нового искусства и тридцатилетию со дня его рождения. Господин Ван Зэйл выразил искреннее восхищение некоторыми направлениями современной живописи. Он полагал, что произведения Пикассо являются, вероятно, неплохим вложением капитала, и собирался приобрести также несколько полотен Модильяни. В данном позднее «Тайму» интервью о первых тридцати годах своей жизни господин Ван Зэйл сказал, что он этими годами очень доволен и надеется, что следующие тридцать лет будут не менее интересными. На вопрос о философии своей жизни господин Ван Зэйл ответил, что он верит в приверженность старой Америки к экономии денег, тяжелому труду и верности своей семье и флагу страны.
Тем временем в Европе свирепствовала свастика. В кинотеатрах мы смотрели хронику и слушали истерические речи на сборищах нацистов, и я закрывала глаза, чтобы не видеть ни современной Германии на экранах, ни извращенного искусства Дюрера и Босха в художественных галереях. В моем сознании укоренилась старая метафизическая концепция зла. Я впервые почувствовала, как мне близки средневековые умы, которые смогли так четко представить адское пламя и вопли душ в чистилище, и теперь казалось, что это пламя снова бушует вокруг меня в кошмарном сне, которого не смог бы выдумать и сам Босх.
В то лето Эмили собралась было снова привезти детей в Англию, но в последний момент передумала, потому что международное положение продолжало ухудшаться. Тони приехал один, но вернулся в Америку еще до конца августа.
В сентябре был мобилизован английский флот, Гитлер кричал о том, что Чехословакия является его последним территориальным требованием, и Чемберлен отправился в Мюнхен умиротворять его.
Когда он вернулся в Англию с клочком бумаги в руках, я озадаченно спросила Стива:
— Неужели он не понимает? Неужели не видит? С этой публикой не может быть компромисса. Это ясно Дафф Куперу, это понимают и Иден, и Черчилль…
Но страна в экстазе облегчения ничего не хотела видеть, не желала взглянуть на огонь, бушевавший над нашими головами в обреченном коридоре времени. Даже я смотрела в сторону от опасности, и, когда у Стива наступил окончательный коллапс, это показалось облегчением, так как отвлекло от внешнего мира, переключив все внимание на наши собственные, суровые и всепоглощавшие проблемы.
В конце года от него ушли еще двое из самых солидных клиентов. Да и вообще банкирам приходилось плохо, а для Стива настали просто катастрофические времена. Пока он лежал целую неделю в постели после самоубийственного запоя, я отправилась в наш банк, воспользовалась своей партнерской властью и потребовала точного отчета о его финансовом положении.
Оно было плохим, хуже, чем я ожидала, и я поняла, что банк обречен. Было очевидно, что нужно прекратить операции, спасти остатки нашего капитала и уехать на время в Мэллингхэм. Осознав эту перспективу, я поняла, как устала от лондонской жизни. Детям нельзя было оставаться в Лондоне во время войны, да и Стиву нужен был покой для восстановления сил, у нас все еще было вполне достаточно денег, чтобы жить с комфортом в сельской местности. У Стива было бы время подумать над тем, что делать дальше, и я была уверена, что, если бы он только бросил пить, он без труда нашел бы для себя прекрасную работу. Ему, вероятно, следовало бы не возвращаться к банковскому бизнесу, а стать, может быть, консультантом по финансовым вопросам в какой-нибудь крупной американской компании в Англии. Я подумывала и о том, что бы стала делать, если бы он решил навсегда вернуться в Америку. Но скоро поняла, что у него не было желания возвратиться в Нью-Йорк и доставить Корнелиусу удовольствие наблюдать за тем, как он ищет работу. Не было у него и желания признать поражение на Милк-стрит — как, впрочем, и перестать пить.
Я пыталась его урезонить, но, как известно каждому, кому когда-либо приходилось жить с алкоголиками, они часто не поддаются никакому вразумлению. В конце концов, Стив впал в ярость, сказал, что во всех неприятностях виновата я, и потребовал, чтобы я, черт побери, не вмешивалась в его бизнес, что также было вполне типично для алкоголика. Я не стала с ним спорить, но больше не смогла оставаться рядом. В моих ушах стояли слова врача, сказанные третьей жене моего отца. Если алкоголик находит себе жертву, эта жертва должна уйти, чтобы защитить свое собственное здоровье. Я упаковала два чемодана, забрала Элфриду из школы и села в нориджский поезд. Нэнни уже была с Джорджем в Мэллингхэме, Элдрид в своей подготовительной школе, а Элан, как всегда, в Винчестере.
Я оставила Стиву записку:
«Мне очень жаль, но я уже жила в свое время с человеком, который довел себя пьянством до смерти, и повторять такую жизнь не хочу. Я люблю тебя и хочу для тебя всего самого лучшего на свете, но помочь больше ничем не в состоянии. Все зависит от тебя самого.
