дорога.
Еремей сказал тогда Василисе, что уводит он волка потому, что боится за него. Но не уточнил, что главная опасность исходит от Агнии.
Вечеряли молча, каждый был погружён в собственные думы.
Ивару не давало покоя крепление угла своего будущего красного окна. Эх, не догадался в городе внимательней поглядеть. Вот теперь никак не докумекает. Перед мысленным взором вставали один за другим хитрые способы. Ивар тряхнул головой, отгоняя навязчивые думки, завтра, коль пораньше отсеются, будет соображать, а теперь — хватит. Но эти мысли, повитав где-то в неопределённом месте, вновь возвращались к Ивару.
Тиша переживала радость от нового знакомства. Хыля оказалась такой хорошей. С ней страсть как интересно. Правда, её матушка, тётка Кисеиха, не жалует гостей. Она и Тишу не станет жаловать, больно сердитая. Поэтому девочки договорились, что могут встречаться, когда у Хыли никого нет дома. Правда, и у Тиши много дел, особо не находишься по гостям, но, если недолго, то можно. Ещё девочки договорились, что Хыля будет вешать синюю ленточку на угол забора, когда будет одна дома. И, если Тиша в этот момент окажется свободна, то тогда они снова увидятся. А перелезать через чужой забор не так уж и страшно. Если никто не видит.
Малой гадал, правильно ли он сделал, передав слова деда Яшмы старшей сестре. Незадолго до трапезы улучил минутку, когда Василиса одна накрывала на стол и всё рассказал. Мол, дед Яшма велел передать, что напраслина на Еремея то была. И вот теперь сидит за столом и всё поглядывает на сестру. И по её непроницаемому хмурому виду не поймёт, как надо было.
А Василисе казалось, что весь мир закружился, завертелся в каком-то безумном хороводе, и в центре этого вихря она, сама себе не хозяйка, её дёргают, толкают, вертят, крутят неведомые силы, не дают передохнуть, подумать. Дошло до того, что баушку с домовым перепутала. Так можно и остатки разума потерять. А то, что не виноват Еремей, она знала, сердцем чувствовала, хоть на время и закралось, было, сомнение. И в этом её вина, и потому она потеряла своего суженого, что неверной оказалась. Сомнение ведь — это тоже предательство?
Забава и Айка клевали носами, но ложки с кашей всё же до рта кое-как несли.
Баушка ела молча, время от времени бросая на старшую внучку недобрые взгляды. Всё ещё не простила своего плена в погребе.
Тут Домна вспомнила, вытащила из-за пояса предмет:
— Малой, твоя штуковина?
— Моя, где ты её взяла? — Малой хотел забрать у матери, но отец опередил, взял в руки, стал рассматривать.
— Что это? Где взял?
— На дороге нашли с Ёрой, когда от пастуха возвращались. Занятная штучка. Коловрат?
— Да не, тут другой узор. Интересный. Где-то, кажется, я его видел.
Тут все заинтересовались находкой, и стали передавать её друг другу. Но никто не мог объяснить значение узора.
— Возьми, — отец вернул предмет сыну. — Да не теряй боле. Раз выпала удача найти, так и береги. Может, сослужит службу.
«Сослужила уже» — усмехнулась про себя Домна, а вслух добавила:
— В одежде твоей была. Видать, бросил за пазуху и забыл, когда рубаху менял. Я и нашла.
Малой снова положил штуку за пазуху.
— Ну, а что молчите? — неожиданно глава семейства поменял тему беседы. — На берегу, да на полях уж костры развели. Пойдёт ли кто гулять нынче? То наперебой просятся, а то ни гу-гу.
— Я, бать, не пойду. Что я там не видел? — Лан зевнул равнодушно. — Спать пораньше лягу. Завтра хочу чуть свет на речке порыбачить.
— Я бы сходила с Тишей, — робко отозвалась Ярина. — Ты, Тиша, как?
— Ну да, там весело.
— Дозволишь, тятя? — вскинула Ярина большущие зелёные глаза.
— Дозволю, если с маткой.
— А что? Сходим ненадолго. На людей посмотрим. Василиса, пойдёшь с нами? — спросил Домна у старшей дочери.
— Нет, не хочу, матушка.
— Ну тогда втроём можно.
— Смотри там, мать.
Домна поняла, молча кивнула.
— Кто есть Жива? Великая матерь, прародительница неба и земли. В стародавние времена она произвела на свет бога неба — Сварога и землю-матушку Макошь. С тех пор и доныне Жива приходит к нам каждую весну и оживляет всё в природе. Деревья очнулись, почки дали листы. Зерно мёртвое легло в землю, родило стебель и опять живёт. Вся земля радуется жизни.
У Сварога же и Макоши родились три огненных сына — первый — Даждьбог — бог Солнца, другой — Перун — бог грозы, молнии и грома и третий сын — бог Огня, это тот огонь, что у нас тута, на земле…
У костра сидел всё тот же Добрыня, только изрядно постаревший, и вёл всё те же неспешные сказы. Волосы его лёгким белым облаком опускались на плечи, простое очелье всё так же защищало лицо от прядей.
— Даждьбог ездит по небу на колеснице, а колесницу тую везёт четвёрка коней. Кони белые-белые, а крылья золотые. Несутся по небу, что птицы. А Даждьбог сидит в колеснице и смотрит за порядком на земле, чтобы не было всякой неправды В руках у него огненный щит, который светит нам, то бишь солнце. Потому у нас день. И несут кони Даждьбога до края земли, до моря-океана. Далее он переправляется через океан в нижний мир — Навь. Теперь уже не на колеснице, а на ладье, и везут его птицы — лебеди, гуси, утки. Как доплывёт туда — там день. Днём он у нас, а ночью тама, на том свете.
— А вот коловрат, он от Даждьбога? — вокруг костра сидели старые и малые. Лябзя тоже тут была, как всегда любознательная. Но сейчас коловрат её интересовал не только из праздного любопытства.
— Если посмотришь, прищурившись на солнце, то ты его и увидишь. Поняла?
— Поняла, — с благодарностью сказала Лябзя. — Завтра посмотрю.
— Ишь ты, седая макушка интересуется, — раздался злобный шепоток. — Ей бы дома сидеть, а она тута ещё тарантит. Того и гляди в хоровод пустится. И куда это общество смотрит.
Но Лябзе не прожить было бы на белом свете, если б она на каждое мнение своё внимание обращала. И шепоток затих, не произведя никаких последствий, кроме краски досады на лице шептуньи.
После небольшой паузы Добрыня продолжил:
— Другой сын — Перун. Волосы его лохматые, чёрно-серебристые, в вот борода — золотая, кучерявая. И, когда тучи заполонят небо, он мчится на своей колеснице, запряжённой крылатыми вороными жеребцами; и гремит, и грохочет тая колесница на весь мир. А в руках у
