— Дорогой мой, ты не должен позволять себе критиковать его, ничего не понимая в банковском деле!
— Да я и не хочу ничего о нем знать! — выкрикнул Элан, разгорячившись до предела. — Лично я считаю, что гонка за деньгами ради самих денег нравственно недопустима, а как идеология — просто непристойна!
— Да, дорогой, — беспомощно согласилась я. — Да.
— Как можно говорить о красоте, об искусстве, о мире. И… о, проклятие! — в отчаянии воскликнул Элан. — А ведь на протяжении всей своей истории человечество стремилось к красоте и миру.
Вскочив на ноги, он яростно сунул кулаки в карманы и зашагал через поляну к дому.
Войдя за ним в библиотеку, я увидела его за небольшим радиоприемником, подаренным мною ко дню его рождения.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного. Все те же разговоры о Гитлере. — Он выключил приемник. — Мне очень жаль, мама… я не должен был так уходить от тебя.
— Я зашла, чтобы поблагодарить тебя за то, что ты меня успокоил. — Я поцеловала Элана и ровным голосом добавила: — Мне жаль, что все это так тебя расстраивает.
— Все потому, что я не могу видеть тебя несчастливой…
— Я понимаю.
Я поцеловала его снова и вышла в холл, куда мы недавно перенесли телефон. Я подумала, что стоило предупредить Сэма, чтобы избежать неотвратимой сцены, но, когда позвонила в «Савой», мне сказали, что господин Келлер утром выехал и сел на пароход в Саутгемптоне.
Я долго раздумывала над тем, что случится, когда Стив поймет, что птичка улетела, но тревога моя была напрасной. Стиву не суждено было доехать до «Савоя». Он пил до самого Ньюмаркита, и, в конце концов, на совершенно пустом участке дороги потерял контроль над машиной и врезался на всем ходу в дерево.
Когда я приехала в больницу, он был еще жив. У него были сломаны четыре ребра, позвоночник и сильно повреждены внутренние органы. Голова была забинтована, повязка закрывала и часть лица, но Стив был в сознании. Когда я вошла, он попытался улыбнуться, но это оказалось слишком трудно.
Я поцеловала Стива, взяла его руку и нашла в себе силы сказать:
— Поправляйся поскорее, чтобы мы могли увезти тебя в Мэллингхэм и там выходить как следует.
— Я так хотел бы этого, — проговорил он и шепотом закончил: — Мне очень жаль, Дайана. — Я продолжала держать его руку. Немного погодя он заговорил снова: — Мне прекрасно жилось здесь, в Англии. Ты… дети… и ничего другого. Как глупо разрушать все это…
— Все это будет, Стив, там, в Мэллингхэме.
— Мэллингхэм, — продолжал он, и казалось, что это слово уводило его куда-то, отклоняя и наш разговор в какое-то более мрачное, непроглядное русло. — Ах, Дайана, Мэллингхэм это как банк. Он нереален, не воплощен во плоти и крови. — Стив кашлянул и стал задыхаться. На рубашке появились мелкие пятна крови, и сиделка подошла ко мне, чтобы вывести из палаты. Но я не могла отойти от кровати, так крепко он вцепился в мою руку, да я и сама даже не пошевелила пальцами, чтобы ее высвободить. Я уже не надеялась, что он сможет заговорить снова, но, когда ему стало чуть легче дышать, он прошептал: — Мне лучше, да?
— Лучше…
— Я люблю тебя больше, чем раньше.
— Да, — ответила я, — и я тебя люблю, как никогда. Ты выкарабкаешься, Стив! Ты победишь!
По мере того, как он терял сознание, глаза его словно покрывала какая-то пленка. Рука Стива ослабла в моей ладони. Он, наконец, обрел покой, ясный и безмятежный, отступили все призраки и все тревоги.
Сиделка пощупала пульс. В палату вошел доктор. Появились и сестры. Кто-то профессионально-мягко проговорил:
— Госпожа Салливэн… Мне очень жаль…
Кто-то вывел меня из палаты. Я долго где-то сидела, пока больничный служитель не спросил, может ли кто-нибудь отвезти меня домой.
Я позвонила Джеффри Херсту.
Он сразу же приехал, расплатился с таксистом, который привез меня из Мэллингхэма, выполнил необходимые формальности, увел меня в ближайший паб и заказал для меня двойной бренди. Его жена тоже погибла в автомобильной катастрофе, и он понимал мое состояние, понимал, каким чудовищно искаженным представлялся мне окружающий пейзаж. Джеффри терпеливо вел меня вперед, пока все вокруг понемногу снова стало привычно знакомым, и я стала узнавать дорогу, которой уже не надеялась найти.
Я привезла Стива в Мэллингхэм, но похоронила его не со всеми Слейдами, а одного, в своем любимом углу церковного кладбища. Вместо обычного в Англии памятного камня я соорудила большой памятник из черного мрамора, экстравагантность которого была бы ему по душе. Я посадила цветы, которые должны были зацвести в будущем году, и вишню, чтобы она расцветала каждую весну в память о Стиве.
Дети долго плакали, но их слезы были для меня благом, вынуждая собраться с силами, чтобы их утешить. Я не могла потакать своей викторианской слабости, не могла улечься в шезлонг, меняя надушенные лавандой носовые платки и не притрагиваясь к пище, поэтому довольно скоро я почувствовала себя достаточно сильной. Я оплатила какие-то важные счета, объявила о продаже лондонского дома и принялась отвечать на многочисленные письма с выражениями соболезнования.
Пришло письмо и с Уиллоу-стрит, но у меня не хватило духа распечатать конверт. Не смогла я прочитать и письмо, полученное из Лонг-Айленда. Однако, покончив с ответами на другие послания, я вернулась к этим двум письмам из Америки и прочла их от начала до конца, вдумываясь в каждое слово.
Эмили писала:
«Дорогая Дайана, примите слово дружеской симпатии в вашем горе. Дети горько оплакивают Стива и с любовью вспоминают о вас и о Мэллингхэме. Тони говорит, что хотел бы приехать к вам этим летом, если это удобно, но готов вас понять, если вам трудно видеть в своем доме посторонних.
С наилучшими пожеланиями, искренне, Эмили».
Я осторожно разгладила письмо пальцами, прежде чем отложить его в сторону.
Из дома один по Уиллоу-стрит я получила не формальное, отпечатанное на машинке соболезнование Корнелиуса, а написанную от руки записку Сэма Келлера.
«Дорогая Дайана, выражая вам глубочайшую симпатию, я хотел бы, чтобы вы знали, что ни Корнелиус, ни я никогда не желали такого трагического конца Стиву. Естественно, первой вашей реакцией было обвинить нас в его смерти, но, возможно, позднее вы будете способны понять, что автомобильная авария это не то, что можно сделать по заказу. Я очень сожалею о гибели Стива. Такой печальный конец столь блистательной карьеры. Мне очень жаль и вас, потому что во время нашей встречи я понял, как вы были ему преданы. Но больше всего я сожалею о том, что мне нечем вам помочь, за исключением этих выражений сожаления.
