– Что ж, – Аркадий пожал широкими плечами и сдернул маску. – Тогда – сейчас!
Она заметила и узнала его в тот же миг. Отшатнулась, как будто ей в лицо выстрелили из пистолета.
Он не успел ничего сказать или сделать.
– Вы! – крикнула она. – Все они сто раз – пускай! Но – вы?!! Вы – здесь, среди них, Аркадий Андреевич?! Я вам писала… Я говорила с вами… Вы!
– Что…? – спросил Лиховцев. – Что она от вас…?
– Истерика, – ответил Арабажин. – Она сейчас разговаривает не со мной реальным, а с неким придуманным ею фантомом. Интересно бы знать, когда она его придумала…
Он стоял, расслабленно опустив руки, и размышлял. Макс до крови прокусил губу.
Сережа и Рудольф смотрели с жадным любопытством, раздувая ноздри.
Те из гостей, кто еще что-то соображал, сторонились с опаской.
Это была не Любовь Николаевна и даже не Люша Розанова – безымянное создание, от веку скитающееся по лесам и долам среднерусской возвышенности. На дне прозрачных глаз плеснуло розовым, словно жидкой, холодной, перемешанной со льдом кровью. Нежить, жуть…
Аркадий поддернул рукава, выставил из серебряного ведра на стол последнюю бутылку шампанского, потом поднял его и высыпал лед на голову Люше вместе с ледяной талой водой.
– Охолони, Синеглазка, – спокойно сказал он.
– Боже мой, боже мой… – прошептал князь Сережа и обернулся к князю-инкогнито. – По-моему, праздник удался? Как тебе кажется, мое сокровище?
– Если твой драгоценный Руди меня до утра не зарежет, то готов согласиться, – брюзгливо ответил собеседник. – А где же твоя жена?
– Уехала с мужем вот этой самой женщины… Как-кие страсти! Я просто снова чувствую себя живым! После всех этих стариковских пророчеств, болтовни о гибели мира и России… Нет, положительно, и не спорь со мной – праздник удался!
* * *
Глава 32,
в которой все строят планы. Но у одних героев они сбываются, а у других – категорически нет.
Московский трактир – канарейки, звон чайников, гомон, сквозняк от открывающихся дверей унес листок со счетом, его ловит серый котенок с хвостиком морковкой. Счет упал на пол, в лужу, котенок наступил и брезгливо трясет лапой.
– Но не может же быть, чтобы ничего нельзя было сделать! – говорит Максимилиан Лиховцев, с силой растирая длинными пальцами лицо. На лице выступили красные пятна.
– Нам с вами сделать? – уточнил Арабажин. – Может. Нельзя.
– Кто-то другой? Но кто же, по-вашему?
– По-нашему с вами, это не «кто-то», а «что-то». По ее, несомненно, существительное одушевленное. Синие Ключи. Это единственное, что сейчас может вернуть Люшу к уравновешенному существованию.
– Но как же… она ведь сама избегает… Впрочем, вы, конечно, правы! Я должен был понять, догадаться… Что ж, я сделаю это, даже если мне придется действовать силой. Времени нет совсем. Девочка Оля (помните маленького ангела?), которая является моей осведомительницей, сказала, что Люба собирается уезжать из Москвы в Крым каждое утро, но каждый вечер уже не в состоянии это сделать. И тем не менее в любой момент… Но согласитесь ли вы, Аркадий Андреевич, мне помочь? Ведь Люба вас…
– Да уж, она – меня… – усмехнулся Арабажин. – Вы лично и совсем недавно имели возможность наблюдать, какую… хм… экзальтированную реакцию вызывает у нее моя скромная персона.
– Вы сами объяснили мне, что это не имеет никакого значения.
– Да. Другим всегда легче объяснить, чем себе. Но тем не менее, я снова попытаюсь помочь вам, точнее, Люше. И черт меня побери, если я знаю, почему я это делаю…
* * *
К обеду Александр закончил беседовать с управляющим о неотложных делах и выдал Феклуше в хозяйство пуд привезенного из Москвы качественного ядрового мыла.
За супом с потрошками сказал озабочено:
– Плохая новость. Начальница пансиона фрау Шнейгель сообщает: Анна из пансиона сбежала. Перед побегом, по всей видимости, обложила всех так, что почтенная дама пишет: даже если найдется, не трудитесь привозить обратно. Готова вернуть деньги. Ума не приложу, где она, что делает и что с ней теперь будет…
– Вернется к попрошайничеству, – равнодушно предположила Юлия, разрезая на тарелке тоненький ломтик телятины. – Если верно то, что ты рассказывал об этих детях, ей не привыкать. Ты для нее сделал, что мог. Будем надеяться, что мальчик окажется умнее… Гораздо больше меня интересует: когда мы наконец отсюда уедем? Мне здесь некомфортно…
– Но почему, Юлия? Я готов все изменить по твоему вкусу, – улыбнулся Александр и, отложив прибор, поцеловал руку женщины. – Хочешь – переставим мебель? Купим новые лампы? Поменяем обои? Что-нибудь построим или, наоборот, разрушим?
– Ради бога, нет! Просто уедем, – сказала Юлия. – Этот дом слишком откровенно меня не любит. Взять хотя бы эту горничную с лицом породистой гончей. Она смотрит на меня так… Мне только что пришло в голову: ты что, с ней путался?
– Конечно, нет! – запальчиво воскликнул Александр.
Феклуша, уносившая опустевшие тарелки, только крякнула от досады за товарку.
Обе гувернантки, француженка и англичанка, поджали губы и взглянули неодобрительно – богатая и красивая усадьба, но до чего же в ней распущенная прислуга!
Впрочем, за недолгое время пребывания в Синих Ключах они наслушались уже достаточно историй, чтобы понимать: что взять со слуг при таких хозяевах!
После обеда хорошо немного поспать на крахмальных, пахнущих травами и лавандой простынях – Александр приобрел эту привычку именно в Синих Ключах и находил ее очень приятной.
Юлия днем не спала и послеобеденное время обычно проводила в библиотеке или, если погода позволяла, гуляла по парку.
Александру снилось холодное пламя без дыма. В пламени танцевала гибкая, меняющая очертания фигурка. Он долго смотрел, потом хотел уйти, но в этот момент совершенно бесшумно, но с ворохом ослепительных искр рухнул дом, и его придавило бревном, а торчащий из бревна гвоздь едва не вонзился ему в шею…
Когда Александр проснулся, бревно по-прежнему давило ему на грудь, а шею холодило приставленное к ней лезвие ножа.
– Не бойся, я не буду тебя резать, – тихо, свистящим шепотом пообещала сидящая на нем верхом Атя. – Ты главное не рыпайся совсем. И быстро говори: где Ботьку держат и как туда добраться. Адрес, понял? Ты только не соври мне, ладно? Потому что если там вдруг Ботьки не окажется, мне придется сюда вернуться, и тебя, или уж твою мадам все-таки зарезать…
Атя была грязна до последней степени, и от нее неприятно пахло. Платье превратилось в лохмотья, волосы давно нечесаны и свалялись, на щеке – глубокая, еще не закрывшаяся царапина. Глаза – живо сияют.
