Меня в округе прозвали «красавицей Тервир»; следовательно, всякий, кто хвалил мое лицо, тем самым хвалил и красоту госпожи Дюрсан в дни юности. Люди не находили во мне ни одной приятной черты, которой в свое время не находили бы у нее, она возбуждала такие же чувства, какие возбуждала я, мы были как бы одним существом в двух лицах, порукой тому являлся портрет, и это радовало ее, несмотря на ее преклонные годы. Самолюбие во всем ищет себе опоры и находит ее, в чем придется, согласно возрасту и положению каждого; я же, как вы сами понимаете, отнюдь не прогадала оттого, что она мною гордилась, видя во мне то, чем сама была когда-то.
И вот в такую-то минуту Тервир отбыл в Бургундию.
Господин Вийо, полагая, что я погощу в замке неделю-другую, приехал за мной на следующий день после отъезда моего дяди, но госпожа Дюрсан, первоначально пригласившая меня лишь на несколько дней, теперь не хотела меня отпускать.
— Скажи мне правду, дитя,— шепнула она, отозвав меня в сторонку.— Тебе здесь скучно?
— Ах, нет, нисколько, милая тетушка,— ответила я,— если мне захочется поскучать, я пойду куда-нибудь в другое место.
— Ну так оставайся,— сказала она,— думаю, у меня тебе все же больше подобает жить, чем у Вийо.
— И мне так кажется,— сказала я, смеясь.
— Так я завтра же напишу твоей матери, что беру тебя к себе. Откровенно говоря, ферма дядюшки Вийо неподходящее место для барышни, носящей твое имя. Мадемуазель де Тервир на пансионе у простого фермера! Красиво нечего сказать!
— Красивее, чем быть на хлебах у бедного виноградаря, милая тетушка, а ведь это едва со мною не случилось! — сказала я тоже шутя.
— Знаю, знаю, дитя,— ответила она,— позавчера мне рассказали твою историю Я понимаю, сколь многим ты обязана славному Вийо, которого я уважаю всем сердцем так же как его жену. Мне известно все о тебе; о твоей матери я ничего не скажу, но тетки у тебя прелюбезные! Вот так родня! На днях они приезжали ко мне; придется отдать им визит, но я обязательно возьму тебя с собой хочу себе доставить это маленькое удовольствие.
В это время появился мой добрый Вийо.
— Заходите, господин Вийо,— крикнула госпожа Дюрсан,— мы как раз говорили о вас! Вы пришли за Тервир? Но я хочу оставить девочку у себя, вы уступите мне ее, не правда ли? А я сообщу маркизе, что ее дочь живет в моем замке. Сколько я вам должна за ее содержание? Говорите я уплачу сейчас же.
— Ах, господи, это не к спеху! — отозвался Вийо.— А что до нашей молодой барышни, вы правильно рассудили, сударыня, что ей лучше остаться у вас, раз на то есть ваша воля; я спорить не стану и в душе рад за барышню что она остается у своей доброй тетушки. А все-таки я уйду отсюда с тяжёлым сердцем. Нам с госпожой Вийо будет без нее скучно. Дай ей бог счастья, а мы, не в обиду будь сказано, любили ее, как родную дочь, да и впредь не разлюбим,— добавил он, и на глазах у него заблестели слезы.
— А ваша дочь отвечает вам тем же,— ответила я, глубоко растроганная.
— Да ведь она никуда не денется. Приходите в замок, когда вам будет угодно,— сказала госпожа Дюрсан. Она тоже была, видимо, тронута.
— Охотно воспользуемся вашим позволением,— ответил господин Вийо.
Я без всяких церемоний прыгнула ему на шею, крепко расцеловала и просила передать тысячу поцелуев его жене, пообещав завтра же навестить их. После этого Вийо ушел.
Вчера вы получили девятую часть моего жизнеописания, а сегодня я посылаю вам десятую; уж куда быстрей! Однако я предвижу, что вы не станете хвалить меня за прилежание, да и сама я, честно говоря, не спешу хвалить себя. До сих пор я была так ленива, что вряд ли можно надеяться на внезапное исцеление от этого порока. Это больше похоже на мимолетную прихоть, чем на устойчивую добродетель, ведь так? Я уверена, что такова ваша мысль. Терпение! Вы ко мне несправедливы, сударыня, хотя пока еще не обязаны это знать. Уж это мое дело — убедить вас в противном, чтобы вы изменили свое суждение и воздали мне должное. Итак, к делу; моя приятельница, монахиня, продолжает свой рассказ; вечером она опять пришла ко мне в комнату, где я ждала ее.
— Вы, вероятно, помните,— так она начала,— что я осталась жить у госпожи Дюрсан. Относилась она ко мне так, как только можно относиться к любимой дочери. И теперь уж маркиза, моя матушка, имела все основания горячо меня полюбить, поскольку угодить ей я могла лишь одним: избавив ее от всяких забот обо мне и дав возможность забыть о моем существовании.
И она забыла о нем столь основательно, что целых четыре года мы не получали от нее никаких известий. Я жила в замке у госпожи Дюрсан всего пять или шесть лет, до дня ее кончины. Эти годы прошли спокойно и однообразно, и на них едва ли стоит долго останавливаться.
Я уже говорила, что меня прозвали «красавица Тервир»; ведь в провинции всегда бывает дама или девица которая является, так сказать, гордостью родных мест.
В наших краях такой достопримечательностью считалась именно я, и, хотя слава моя не выходила за пределы округи, я покорила немало сердец; правда, эти провинциальные поклонники не останавливали на себе моего внимания, но все же они приносили честь моей красоте, и это было мне лестно и приятно.
Однако я не чванилась перед своими подругами — спесь была несвойственна мне; может быть, они и сердились за то, что уступали мне лицом, однако же не могли пожаловаться на мой нрав и на манеру держать себя; я никогда не уязвляла их самолюбия своим торжеством; напротив, я делала все, чтобы не замечать знаков оказываемого мне предпочтения, я проходила мимо них, я их вовсе не видела, все были уверены, что я их не вижу; я даже страдала за моих подруг, которые понимали, что я нравлюсь больше, чем они, и в то же время радовалась, что они это понимают; ребяческое тщеславие, о котором я не забыла и поныне; но так как я одна знала об этих суетных чувствах, а подруги мои полагали, что я не сознаю своего превосходства, они с ним примирялись; таким путем мне удавалось смягчить их досаду, и мы жили в дружбе и согласии.
В общем, все меня любили. «Она прелестнее всех,— говорили обо мне,— и одна во всей провинции не подозревает об этом». Госпожа Дюрсан ничего, кроме похвал, обо мне не слышала, и я могла верить в искренность этих добрых слов, судя по тому, как приветливо и ласково меня повсюду принимали.
Правда, нрав у меня был от природы кроткий и ничто так не удручало бы меня, как неприязнь окружающих.
Госпожу Дюрсан я любила всем сердцем; она это знала и с радостью слышала расточаемые мне похвалы, ибо они подтверждали, что привязанность ее ко мне не напрасна. Зато она и любила меня с каждым днем сильней.
