Правда, нрав у меня был от природы кроткий и ничто так не удручало бы меня, как неприязнь окружающих.
Госпожу Дюрсан я любила всем сердцем; она это знала и с радостью слышала расточаемые мне похвалы, ибо они подтверждали, что привязанность ее ко мне не напрасна. Зато она и любила меня с каждым днем сильней.
Все это время она была в добром здоровье; но преклонный возраст давал себя знать; мало-помалу силы ее иссякали. Всегда подвижная и бодрая, госпожа Дюрсан вдруг как-то отяжелела, стала жаловаться на слабеющее зрение и всякие немощи. Мы с ней почти не выходили из замка; ей все время нездоровилось, и наконец она почувствовала себя настолько плохо, что составила завещание, ничего не сказав мне об этом.
В тот вечер я уже с час как ушла к себе в комнату и в одиночестве предавалась грустным и тревожным мыслям, в которые погрузило меня состояние больной.
Я так привязалась к ней, так дорожила ее любовью, что у меня ум мутился при одной мысли, что она может умереть.
Все последнее время я была сама не своя, но, чтобы не тревожить ее, всеми силами старалась сохранять спокойствие и даже притворялась веселой.
Но в такие минуты смех звучит так неестественно, так трудно изображать радость, которой не чувствуешь! Госпожу Дюрсан не столь уж легко было обмануть. Она нежно улыбалась мне, как бы благодаря за мои усилия.
Итак, она написала завещание, пока я сидела у себя. Когда я вошла к ней, на моем лице видны были следы слез.
— Что с тобой, племянница? — спросила она при виде меня.— У тебя глаза красные!
— Не знаю,— ответила я,— может быть, оттого, что я немного вздремнула.
— Нет,— сказала она, покачав головой,— не похоже чтобы ты спала; ты просто плакала.
— Плакала? О чем мне, тетушка, плакать! — воскликнула я как можно более непринужденно.
— О том, что я стара и больна,— сказала она с улыбкой.
— Как так больны? У вас крепкий организм. Неужели легкое недомогание, которое скоро пройдет, может так напугать меня? — воскликнула я; если бы я не остановилась в ту же секунду, мой задрожавший голос выдал бы меня
— Сегодня мне лучше, дитя мое, но мы не вечны, а я уж достаточно прожила на свете,— сказала она, запечатывая какой-то пакет.
— Кому вы пишете, сударыня? — сказала я, ничего не ответив на ее слова.
— Никому,— ответила она — Тут записаны мои распоряжения; они касаются тебя. Сына у меня больше нет. Уже двадцать лет я ничего не знаю о нем; вероятно, он умер; а если и нет, все равно. Не подумай, что я все еще сержусь на него; если он жив, я прошу господа благословить его и направить на истинный путь. Но фамильная честь, вера в бога и правила нравственности, которые он нарушил, не позволяют мне сделать его моим наследником.
Я хотела прервать ее, чтобы смягчить ее сердце, так ужасно ожесточившееся против несчастного сына. Но она не слушала.
— Молчи,— сказала она,— решение мое принято, и если я неумолима, то не по злобе; простить его значило бы проявить не доброту, а преступное и глупое потворство, противное законам божеским и человеческим. Поступок Дюрсана отвратителен; это негодяй, поправший все святыни. А ты хочешь, чтобы я оставила его безнаказанным, в ущерб твоему сыну, если у тебя будет сын! Я могла бы простить моего сына, если бы он, подобно твоему отцу понесшему слишком жестокую кару, женился уже не говорю на дворянке, но просто на девушке из хорошей или только порядочной, пусть бедной семьи, я не посмотрела бы на бедность, я бы сжалилась над ним, и теперь он не нуждался бы в моем милосердии; но взять жену из самых грязных подонков, из семьи, презираемой даже простым народом! Нет! Я не могу без ужаса думать об этом! Однако вернемся к нашему разговору.
Есть у меня еще один наследник: твой дядя Тервир который уже и без того достаточно богат — кстати, за твой счет. Говорят, он воспользовался несчастьем твоего отца и даже не подумал помочь ему или хотя бы пожалеть. Он был бы рад поживиться и на несчастье моего сына, и на моих слезах, поэтому я знать его не хочу. Он пользуется богатством твоих предков и не считает нужным позаботиться о тебе. Полагаю, что и на свою мать ты тоже не можешь рассчитывать. Ты заслуживаешь лучшей участи, чем та, что ждет тебя; пусть же мое наследство пойдет на пользу моей любимой племяннице, которая тоже меня любит, боится меня потерять и будет обо мне сожалеть. И я знаю: хотя ты будешь моей законной наследницей, но сын мой, если он жив и терпит нужду, найдет у тебя сострадание. Твоя благодарность ко мне — вот его якорь спасения. Все это, дитя мое, и содержится в бумаге, вложенной в этот пакет; я понимаю, что больше нельзя медлить с изъявлением воли, согласно которой ты получишь все мое состояние.
Вместо ответа я залилась слезами. Этот разговор о ее близкой смерти так расстроил и ужаснул меня, что я не могла выговорить ни слова; мне казалось, что она умрет сию минуту, что она прощается со мной навсегда, и жизнь ее никогда еще не была так дорога мне.
Она поняла причину моего страха и слез. Я опустилась на стул. Она встала, подошла ко мне и взяла меня за руку.
— Ты любишь меня больше, чем мое наследство, не правда ли, дитя? Но не пугайся так. Я просто хочу своевременно принять необходимые меры.
— Нет, сударыня,— сказала я, собрав все свои силы,— ваш сын не умер, надеюсь, вы еще увидите его.
В этот миг в зале послышался шум: приехали две дамы из соседнего замка навестить госпожу Дюрсан; я поспешила удалиться, чтобы они не видели моих заплаканных глаз.
Но через четверть часа мне пришлось все-таки выйти к ним. Они приехали пригласить госпожу Дюрсан на рыбную ловлю, которую затевали на следующий день в своем поместье.
Так как она не могла ехать из-за своей болезни, дамы попросили ее отпустить с ними меня и изъявили желание переговорить со мной сейчас же.
Госпожа Дюрсан обещала, что отпустит меня, и послала за мной горничную.
Обе гостьи, совсем еще молодые дамы, нравились мне больше, чем другие женщины нашей округи; одна была уже замужем, другая — девица, и обе платили мне таким же расположением. Мы не виделись с ними уже дней десять или двенадцать. Я говорила вам, что волнения последних дней сильно отразились на мне; они нашли, что у меня подавленный вид, и даже спросили, не больна ли я.
— Нет, нисколько,— возразила я,— просто в последнее время я плохо сплю; но это пройдет.
Госпожа Дюрсан внимательно и нежно на меня посмотрела, и я поняла ее взгляд — она угадала причину моей бессонницы.
— Эти дамы зовут нас завтра к себе на рыбную ловлю,— сказала она,— но мне нездоровится; ты поедешь одна, Тервир.
— Как вам угодно,— ответила я, твердо решив про себя, что под каким-нибудь предлогом завтра откажусь ехать, чтобы не оставлять госпожу Дюрсан одну.
