— Нас тут ждут,— продолжала она,— эти люди не решились следовать за мной в замок, а теперь вы их увидите.
Я засмеялась.
— А могу ли я довериться вам, сударыня,— сказала я,— может быть, меня собираются похитить?
— О, не бойтесь этого,— ответила она так же шутливо,— я вас далеко не уведу.
И действительно, не успели мы войти в рощу, как я увидела, что к нам с глубокими поклонами приближаются трое. Один был мне знаком: я узнала давешнего молодого человека. Рядом с ним стояла стройная женщина, лет тридцати восьми или сорока, когда-то, должно быть, очень красивая и еще сохранившая следы былой красоты, но ее бледное, усталое лицо говорило о постоянной, с годами укоренившейся печали; а была она в стареньком скромном платье, которое, видимо, берегла много лет, надевая его лишь в торжественных случаях.
Третьим был человек сорока трех или сорока четырех лет, болезненного вида, плохо одетый, и о достоинстве его говорила лишь шпага, висевшая у него на боку.
Он первый подошел ко мне с приветствием; я ответила на его поклон, еще не понимая, что все это значит.
— Сударь,— сказала я молодому человеку,— объясните мне, пожалуйста, кого я имею честь видеть.
— Вы видите перед собой, мадемуазель,— ответил он,— моих отца и мать; или, чтобы вы лучше поняли, господина и госпожу Дюрсан.
— Вот что, дитя мое,— сказала мне дама, приведшая меня в рощу.— Перед вами ваш кузен, сын вашей тетушки, отказавшей вам все свое состояние, как она сама мне сказала. Прошу извинить меня; я знаю вашу добрую душу и понимаю, что оказала вам плохую услугу, устроив эту встречу.
Не успела она договорить, как дама, именовавшая себя госпожой Дюрсан, вдруг упала передо мной на колени.
— Я, я виновна в несчастьях моего мужа; умоляю вас на коленях, сжальтесь над ним и над его сыном! — воскликнула она, схватив мою руку и орошая ее слезами.
Пока она говорила, отец и сын, с умоляющим видом и полными слез глазами, ожидали моего решения.
— Что вы делаете, сударыня! — вскричала я, обнимая ее; я была глубоко потрясена зрелищем этой скорби целой семьи, которая ждала моего приговора и, трепеща, молила меня сжалиться над ее участью.— Что вы делаете? Встаньте! Я ваш друг; зачем вы унижаетесь? Неужели вы думаете, что я способна присвоить себе чужое имущество? Раз вы живы, оно мне уже не принадлежит. Я с трудом приняла этот дар, и мне в тысячу раз приятнее отказаться от него, чем пользоваться им.
Я протянула руку одновременно отцу и сыну; Дюрсан-старший порывисто схватил ее и прильнул к ней губами; сын сделал то же, но застенчиво и нежно, и я невольно покраснела при этом, несмотря на то что была взволнована столь трогательной сценой.
Наконец, его мать, которую я все еще держала в своих объятиях, поднялась с колен. Я обняла господина Дюрсана-старшего, который что-то бессвязно говорил, принимался благодарить меня и, не закончив одной фразы, начинал другую.
Я взглянула на сына. Стало быть, он приходится мне родственником, и я могла бы совершенно естественно выразить ему свою дружбу так же, как его отцу; но я не решалась. Этот родственник был не совсем обыкновенный, и родственная нежность была бы с ним неуместна. Между нами протянулись такие нити, которые мешали мне чувствовать себя совсем свободно; он, видимо, испытывал такое же чувство.
Но почему все-таки я должна быть с ним сдержаннее, чем с другими? Что могут подумать? Я взяла себя в руки и обняла его с волнением, которое он разделял.
— Прежде всего я хотела бы знать, что я должна делать? — обратилась я к господину и госпоже Дюрсан.— Тетушка очень любит меня, и вы можете смело полагаться на эти ее добрые чувства ко мне, а я сделаю все, чтобы повлиять на нее в вашу пользу. Повторяю еще раз, завещание не в счет. И я объявлю об этом тетушке по первому вашему знаку. Прежде чем вам представиться ей, надо принять кое-какие меры,— сказала я, обращаясь к Дюрсану-отцу.
— Как вы считаете,— спросила дама, приятельница тетушки,— не нужно ли мне сперва поговорить с ней? Следовало бы подготовить ее к тому, что ее сын здесь?
— Нет,— сказала я, подумав,— в этом вопросе она непреклонна. Боюсь, так мы не добьемся успеха.
— Увы, мадемуазель,— сказал Дюрсан-старший,— неужели матушка не простит умирающего? Я уже давно потерял здоровье, не для себя я прошу ее о милосердии, а для жены и сына, коих я оставляю в крайней нужде.
— Не говорите о нужде,— ответила я,— изгоните из головы даже мысль об этом, вы меня обижаете. Я вам сказала и повторяю еще раз: мне не нужно то, что принадлежит вам, я заявлю о своем отказе, с этой минуты ваша судьба уже не зависит от примирения с матерью; конечно, мы будем всеми силами стремиться к этому, если только после моего отказа она не составит новое завещание в пользу кого-нибудь другого, что маловероятно. Но мне пришла в голову одна мысль. Вашей матери нужна горничная; без хорошей, преданной горничной ей не обойтись. Она потеряла недавно свою камеристку, вы, вероятно, ее помните: ее звали Лефевр. Воспользуемся этим обстоятельством и постараемся устроить к ней госпожу Дюрсан, вашу супругу. Вы, сударыня,— обратилась я к приятельнице тетушки,— дадите вашу рекомендацию, поручитесь за ее порядочность и смело расскажете о всех ее достоинствах, как принято в подобных случаях. Ваша протеже располагает к себе, мягкое и приятное выражение лица говорит в ее пользу, а ее поведение подтвердит справедливость ваших похвал. Это лучший способ для достижения нашей цели. Я уверена, что госпожа Дюрсан-младшая завоюет сердце моей тетушки. Да, я уверена, что тетушка ее полюбит и будет благодарна вам. Может быть, в первый же день, довольная тем, что она нашла нечто лучшее, чем потеряла, она сама облегчит нам следующий шаг, и мы сможем признаться в своей маленькой и, в сущности, невинной хитрости; это смягчит ее сердце и сломит сопротивление. Ничего нет постыдного в том, чтобы прислуживать разгневанной свекрови, которая не знает вас, если это делается только для того, чтобы успокоить ее гнев.
Мои доводы всех убедили, не было конца изъявлениям радости и благодарности; в моем предложении, по их словам, столько смелости, благожелательности и желания помочь, что им не хватает слов, чтобы выразить мне свои чувства.
— Завтра же утром,— заявила тетушкина приятельница,— я поведу госпожу Дюрсан-младшую к ее свекрови: кстати, она только что опять спрашивала, не знаю ли я какую-нибудь разумную и порядочную особу, которая могла бы заменить покойную Лефевр. Я даже обещала ей поискать, и я вас нанимаю,— сказала она, со смехом обращаясь к госпоже Дюрсан.
Та была в восторге от моей выдумки и тут же заявила, что уже считает себя горничной госпожи Дюрсан-старшей.
