— А мой отец слушает бога.
Нефер-Ра наклонилась к ней.
— Твой отец просит, чтобы вашему народу разрешили пойти в пустыню и поклониться своему богу, ведь так? Мой отец отказывает вам, отчасти из гордости, отчасти из подозрительности. Может ли он быть уверен, что его рабы вернутся, воздав должное своему богу?
— Если мы дадим слово, — сказала Мириам, — то сдержим его.
Нефер-Ра кивнула.
— Я тебе верю. И надеюсь, что моего отца можно убедить — если только ваши люди согласятся пойти на одну маленькую уступку.
Мириам сидела неподвижно. Нофрет заметила, что ее взгляд стал настороженным, но лицо было, как всегда, невозмутимым. Она не хотела задавать неизбежного вопроса.
Нефер-Ра, не колеблясь, задала его вместо нее.
— Да, так какая же уступка? Небольшая. Это будет даже разумно, если иметь в виду разбойников, львов и шакалов в пустыне, песчаные бури.
Она помолчала. Мириам молча наблюдала за ней.
Царевна сказала, возможно, более поспешно, чем собиралась, и с большей решимостью:
— Не берите с собой детей. Разрешите им остаться в Пи-Рамзесе, пока старшие поклоняются богу. Они будут в безопасности, о них позаботятся, за ними присмотрят. Никто не станет угрожать им. И никто, — произнесла она решительно, как самое главное, — не заберет их. Они останутся на месте и будут ждать своих родных.
Спина Нофрет напряглась. В этом предложении не было ничего разумного. Сейчас прозвучали почти те же слова, которые говорила она, оставляя своих детей в Синае — те же слова, которые она бросила в лицо Иоханану, узнав, что их первенец отправляется с ними в Египет. Боль оказалась гораздо сильнее, чем она ожидала, острая мучительная тоска по Анне и Исхаку полоснула ее по сердцу. Нофрет словно вновь видела их лица, отважные, как подобает детям Исроела, но с глазами, полными слез.
Боль воспоминаний была так сильна, что некоторое время она ничего не видела и не слышала, пока не услышала голоса Мириам. Ей слишком хорошо был знаком этот негромкий и печальный голос:
— И ты думаешь, что мы оставим наших детей на вашу милость? Клянись чем угодно — мы ни за что не поверим вам. И никогда не оставим своих детей тем, кто уже продал лучших из них чужим людям.
Нефер-Ра потеряла дар речи. Так всегда случалось с людьми, когда Мириам сбрасывала маску своей поверхностной мягкости.
— У нас нет оснований доверять вам, — продолжала она. — У вас нет ни чести, ни совести. Вы забрали наших людей, которые служили царю, свободных людей, работавших за жалованье, и превратили их в рабов. Вы продали в рабство их детей. Теперь вы хотите, чтобы мы ушли, покинув тех детей, которые еще остались, чтобы они, как созревший плод, упали вам в руки.
Нефер-Ра была озадачена, но соображала быстро.
— Такие вещи может говорить лишь тот, кто сам готов нарушить данное слово. Вы хотите взять с собой детей, потому что не собираетесь возвращаться. Если вы уйдете в пустыню, Египет никогда больше не увидит вас.
Мириам выдержала ее взгляд. Теперь на ней не было маски, и она больше не притворялась. Пророчица апиру была величественна и царственно горда.
— Разве мы обязаны быть честными с теми, кто так бесчестно обошелся с нами?
— Если уж говорить о чести и долге, — заметила Нефер-Ра, — то, что тогда можно сказать о Египте, который вы лишили всего, о стране, жителям которой угрожает голод? Вы, апиру, были рабами, но мы никогда не морили вас голодом.
— Нет. Но вы секли нас, мучили нас, продавали наших детей. Вы принуждали строителей работать голыми руками, без инструментов, или заставляли делать эти инструменты, но не давали людям времени. Как они ни пытались удовлетворить надзирателей, их требования становились все жестче и жестче. Вы изо всех сил старались сломить наш народ. И все из мелкой мести — вы всегда помнили о тех временах, когда боги Египта подчинялись одному великому богу. Если бы наш народ поклонялся полудюжине лживых божков, он до сих пор был бы свободен, строил гробницы в Фивах и пас стада в Дельте. Его не согнали бы в Пи-Рамзес строить город для царя, который ненавидит и боится его.
Нефер-Ра медленно поднялась.
— Вы непреклонный народ, — сдержанно сказала она. — Вы слишком горды, если не сказать хуже. Именно за это и наказывает вас мой отец.
— Что ж, — ответила Мириам, — мы очень похожи на него.
На какое-то мгновение Нофрет показалось, что Нефер-Ра ударит Мириам. Но истинная женщина, даже так похожая на мужчину, как эта, не унизится до драки. Ее оружие — ее язык.
— Я вижу, ты ничем не лучше своего отца. Иди, порадуйся вместе с ним страданиям Египта. Возблагодари за жестокость своего ревнивого бога, который не потерпит никого выше себя.
— Ты тоже, — заметила Мириам, — подобна своему отцу. Освободив нас, вы избавили бы Египет от страданий. Эти бесконечные бедствия накликал на него твой отец своим упрямством.
Нофрет обнаружила, что давно уже сидит затаив дыхание, и медленно вздохнула. Обе женщины, теперешняя царевна и прежняя царица, стояли лицом к лицу, сверкая глазами.
Дело можно было поправить, только уступив, и уступив полностью. Цари и царицы все одинаковы.
И жены, и мужья. В мире всегда идет борьба. Даже боги сражаются между собой.
Мириам распрощалась с Нефер-Ра с исключительной любезностью. Это неотъемлемое свойство царей. Они приветливо беседуют с теми, кого хотели бы уничтожить, царственно обходительны с врагами и завершают битву выражениями всяческого почтения. Возможно, Нефер-Ра удивилась, где провидица апиру могла научиться таким вещам, но ничего не сказала.
Когда в Египте не осталось ни травинки, сильный ветер с запада унес саранчу, всю до единой, прямо в море, лежащее между Египтом и Синаем.
Но этот ветер был ужасен сам по себе, как рука бога. Вместе с саранчой он унес плодородную почву Египта, дар реки, сокровище Черной Земли. С ветром явилась и сама Красная Земля; песчаная буря из пустыни, сухая как пыль, оживляемая лишь молниями.
Черная Земли и Красная Земля вступили в сражение над рекой. Три дня солнце не могло пробиться через тучи земли и пыли. Свет шел только от молний, все остальное было тьмой. Ночь была лишь ненамного темнее дня, день же погружался в бурую муть, и лишь слабый намек на свет пробивался сквозь тучи.
Тогда царь, наконец, дрогнул. Возможно, его уговорила дочь, а может быть, ей и не понадобилось этого делать.
Рамзес все еще не мог смирить гордыню и не хотел идти к Моше сам, словно нищий под двери царя. Он снова приказал привести к нему пророка, в сопровождении стражи и старшего из слуг. Зал, ярко озаренный лампами, был тесно заполнен придворными. Они привели с собой собак, кошек с золотыми колечками в ушах, ручных обезьянок и газелей, птиц в клетках — всю свою живность, как будто город находился в осаде.
