— Я согласен, — сказал царь пророку. — Я подчиняюсь вашему богу. Твой народ может уходить.
Молодые апиру радостно переглянулись. Они не боялись темноты, называли ее плащом Господа и смело расхаживали повсюду под покровом тьмы. Теперь они убедились в своей правоте: царь сдался. Их народ был свободен.
— Девять раз говорил твой бог, — продолжил царь. — Восемь раз я отверг его. Но больше не буду. Мое царство лежит в развалинах. По воле твоего бога нам грозит голод и смерть. Пусть будет так, как он желает. Пусть твой народ собирает свои вещи и уходит, уходит далеко и надолго. Пусть поклоняется своему богу как угодно и где угодно.
— Мой бог щедр, — сказал Моше, — и исключительно разумен.
— Разве у меня есть выбор? — спросил царь с горечью. — Иди. Моя лодка ждет, чтобы отвезти тебя в Пи-Рамзес. Когда ты доберешься туда, собирай своих людей и веди их прочь из Египта.
— Так мы и сделаем, — согласился Моше, но уходить не собирался, хотя его явно отпускали.
За него заговорила Мириам, а не Агарон, который выглядел таким же довольным, как молодые люди.
Она начала осторожно, безупречно вежливо, с чистым фиванским выговором:
— Твоя лодка, мой господин? Ты, наверное, имел в виду твои лодки. У нас ведь много вещей и вьючные животные.
— Ах, да, — сказал царь. — Видите ли, эти животные нам нужны. Ваш бог уничтожил большую часть наших стад. Почти не осталось быков, чтобы пахать, ослов, чтобы возить поклажу; коз и овец тоже очень мало. Боюсь, что мы должны оставить ваших животных себе и здесь, и в Пи-Рамзесе.
Мириам смотрела на него с удивлением, даже не взглянув на женщину, стоявшую среди его приближенных, — прямую, замкнутую в себе Нефер-Ра. Трудно было сказать, ее ли это мысль, или ее отца.
Мириам спокойно обратилась к царю, стараясь говорить убедительно:
— Мы должны забрать наши стада. Мы живем ими. Без них нам придется голодать.
— Но я полагаю, что ваш бог накормит вас.
— Он помогает нам только тогда, когда мы не в состоянии справиться сами, — объяснила Мириам. — Мы пастухи. И не можем жить без наших стад.
— И мы не можем. Поскольку нас больше, мы больше нуждаемся в них. Ваш народ может уходить — разве не этого вы добивались? Я даже не прошу, чтобы вы оставили детей, хотя так было бы безопасней для них. Но ваших животных — а только они избежали мора — придется оставить здесь. Наши дети голодают, госпожа. Без этих стад и отар они умрут.
— Они наши, — возразила Мириам. — Наш бог сохранил их для нас.
— Какие же вы упрямые! Неужели вы откажетесь от свободы для своего народа из-за нескольких коз и овец?
— Эти несколько коз и овец — жизнь моего народа, его опора в засушливых землях. Из их шерсти делаются наши шатры, наша одежда и плащи. Их молоком и мясом мы питаемся… Их мы приносим в жертву богу Исроела.
— Понятно. Вы не должны гневить вашего бога, вашего сурового и мстительного повелителя. Что ж, я оставлю вам по одной козе на семью и по одному ягненку для жертвоприношения. Остальной скот мы заберем себе. Ваш бог отнял то, что принадлежало нам. Взамен мы возьмем ваше.
— Мы не можем этого сделать, — вмешался Моше. — Господь сказал достаточно ясно. Мы должны уйти со всеми нашими вещами и живностью, с нашими стадами, со всем, что принадлежит нам. Ничто иное не удовлетворит его.
— Тогда вы глупцы, а бог ваш — настоящий скупердяй. Можете идти, я освобождаю вас. Но стада останутся здесь.
— Без наших стад мы уйти не можем. Господь запретил нам.
— Тогда оставайтесь! — взревел царь. — Оставайтесь и будьте прокляты!
Со всех предыдущих приемов Моше возвращался совершенно невозмутимый, окутанный влиянием своего бога, словно плащом. На сей раз он весь трясся — Нофрет не могла понять, от гнева или от ужаса. Он сел на пол в гостевом доме и зарыдал так, как рыдает человек, дошедший до предела своего терпения: без слез, разрывая себе сердце.
Пророк апиру, казалось, не замечал, что остальные волнуются и суетятся. Насколько могла видеть Нофрет, он ни с кем не говорил и не делал никаких движений, которые делают люди, советуясь с богом. Похоже, его речи были обращены к человеку, более старшему и мудрому, возможно, к отцу:
— О, Бог, мой бог, как долго ты еще будешь испытывать нас? Как долго еще должны страдать Два Царства? Когда же ты освободишь нас?
Ответа не последовало. Нофрет почувствовала, что бесконечно устала. Тьма прокралась в ее сердце и расположилась там надолго. Солнце никогда не засияет снова. Они все будут жить и умирать в темноте, и даже звезды не выйдут на небо, чтобы утешить их.
Нофрет очнулась от тяжелого, глубокого сна. Сначала она даже не поняла, что ее разбудило. Казалось, горела лампа, но удивительно ярко. Она села на кровати, моргая.
Свет солнца. Свет дня. Тьма ушла с неба.
Но не из ее сердца. Там было так же темно, как и прежде.
Нофрет встала, натянула одежду, попавшуюся под руку. Ее тело было словно чужим, тяжелым, неловким. Ей казалось, что она движется, как деревянная.
Выйдя из своей комнаты, Нофрет оказалась среди всеобщей суеты. Все посольство было тут в полном составе, все вещи были уложены, в том числе и ее узелок. Надо было совсем ослепнуть и оглохнуть, чтобы не заметить, что все собираются в дорогу.
Она хотела спросить, в чем дело, но перед ней возник Иегошуа с совершенно безумными белыми глазами.
— Пошли, — сказал он. — Пошли скорее.
Нофрет не нужно было особенно упираться, чтобы помешать сыну тащить ее за собой. Она была словно из дерева, из ливанского кедра.
— Скажи, что случилось? — заставила она себя произнести.
Он нетерпеливо замотал головой.
— Мама! Мы должны немедленно уходить. Так велит бог.
— Так велит Моше, — пояснил Иоханан, взваливая на плечо тюк. — Когда взошло солнце, царь снова призвал его к себе. Они кричали и ссорились. Нам приказано покинуть Мемфис или умереть.
— Но куда же…
— В Пи-Рамзес, — перебил ее Иегошуа. Его слова прозвучали, словно эхо: сын был так похож на отца, что с закрытыми глазами она не смогла бы различить даже их голоса. Иоханан был больше, а его борода темнее, гуще и длиннее. Надо не забыть об этом.
— Господь разгневан, — сказал Иоханан. — По-настоящему разгневан. Земля и земные создания страдали и умирали из-за царского упрямства. Но ни одного мужчины в Египте, ни одной женщины или ребенка до сих пор не коснулась карающая рука Господа.
— Но его милосердию пришел конец, — добавил Иегошуа. — Мама, проснись. Надо спешить. Когда падет гнев божий, мы должны быть в Пи-Рамзесе.
