— Но его милосердию пришел конец, — добавил Иегошуа. — Мама, проснись. Надо спешить. Когда падет гнев божий, мы должны быть в Пи-Рамзесе.
— У нас мало времени, — сказал Иоханан, поймав взгляд сына. — Но мы можем успеть. Пошли, любимая. Надо уходить, пока еще можно.
На реке их ожидала лодка, большая грузовая лодка, готовая везти их вещи и животных. У лодочников были лица апиру, хотя одеты они были в набедренные повязки — единственную подходящую для работы одежду под солнцем Египта. Нофрет подумала, что лодочников прислал бог, как и продовольствие, воду и защиту от царских стражников. Они наблюдали со стен домов и с берега, но не вмешивались.
К тому времени когда лодка отошла от берега, Нофрет уже полностью проснулась, хотя чувствовала себя как-то странно. Она сидела под полосатым полотняным навесом вместе со старейшинами, Моше и Мириам. Молодежь и Иоханан с Агароном поочередно сменяли лодочников. Нофрет не стала задавать ехидных вопросов, хотя и подумала, почему бы богу не послать им быстроходную лодку под парусами и команду гребцов. Правда, стройные быстрые суда не могут перевозить целые стада ослов.
Однако с помощью течения и единственного паруса они шли довольно быстро. Там, где берег был ровным, молодые люди выпрыгивали на сушу и тащили лодку на канатах. Наступающая ночь не остановила их, хотя двигались они медленнее, ориентируясь по звездам, сиянию фонарей и, как понимала Нофрет, по свету их бога, которого она единственная из всех видеть не могла.
Апиру говорили мало, произнося лишь молитвы. Их молчание было тревожным признаком, словно ласковость льва или отсутствие аппетита у крокодила. Это молчание тяготило ее.
А молчание Моше было вообще невыносимым. Его вдохновенные беседы с богом всегда были восторженными и окрыленными. В те давние времена, решив умереть для Египта, оставить свое царство и стать пророком в Синае, он шел к своей мнимой смерти с радостью.
Теперь радости в нем не было. Нофрет понимала, что он вот-вот выиграет битву за свободу своего народа. Но то, что для этого совершит бог, и то, что он уже совершил, наполняло его печалью.
Когда Тутанхамон был царем, Нофрет приходилось ездить по реке или по прибрежной дороге, добираясь из Мемфиса до зеленых краев Дельты. Она до сих пор помнила, как богата и красива была эта страна. Повсюду расстилались необозримые пастбища со стадами и отарами, зеленели поля ячменя и льна, роскошные сады и виноградники. Воздух был полон птиц, поды кишели рыбой.
Теперь все было опустошено: зелень пожрана, Черная Земля, ставшая пылью, унесена ветром. Огромные стада превратились в кучки белых костей на почерневших остатках полей, и лишь одинокие овцы грустно блеяли возле крестьянских хижин.
Это сделал бог апиру. Египет пал. Его народ ютился в деревнях, печально глядя на развалины былого благоденствия.
Взгляд пророка апиру тоже был печальным. Иногда Нофрет слышала, как он бормочет по-египетски: «О, моя страна! О, мой народ! Как низко вы пали!»
Она никогда не верила, что Моше любит Два Царства, которыми когда-то так скверно управлял. И все-таки он любил их — видимо, это было у него в крови.
У Нофрет не было особых причин любить Египет, но она тоже горевала. Цари и боги — это мор и зараза. Для всех было бы лучше, если ни тех, ни других не было бы никогда.
Когда лодка понеслась вниз по реке к Пи-Рамзесу, Моше заплакал. Его дочь казалась спокойной и ничего не говорила. Апиру угрюмо молчали.
Из всех них только Нофрет не знала, что погнало их в Пи-Рамзес. И не хотела спрашивать. Это было сродни трусости. Чем меньше она знает, чем позже узнает, тем лучше для спокойствия ее сердца.
Пи-Рамзес — дом Рамзеса, возлюбленного Амона, великого в победах — был одним из царских городов-хранилищ, городом складов и амбаров, сокровищниц и храмов. Он служил крепостью еще до того, как в него заточили апиру. Стоял Пи-Рамзес на берегу озера, называемого Море Тростника. У его стен протекал крайний восточный рукав главной реки Египта. Здесь начиналась дорога в Азию, здесь был край Египта, последняя зеленая земля между Дельтой и пустыней.
Город притаился, как каменный лев, среди густой зелени виноградников, не тронутых напастями, уничтожившими остальной Египет. От них веяло сладостью вина. Можно было даже представить себе, что это мирный город, если бы не запах холодного камня и железа — запах крови.
Нофрет навсегда запомнит Пи-Рамзес именно так — не по виду, а по этой смеси запахов вина и крови. Старой и свежей крови. Когда-то здесь правили цари-пастухи, захватчики, чьи имена давно позабыты. Теперь другое пастушеское племя, возможно, их дальние родственники, томилось здесь под игом Египта, порабощенное, вынужденное воздвигать царские сокровищницы, подчиняясь бичам надсмотрщиков.
Какой бы мирной и зеленой ни была земля, город казался таким же потерянным и несчастным, как все города в Египте. Египтяне, даже вооруженные стражники, опасались апиру. Их сородичи собрались в своем квартале вместе с козами и овцами, с детьми и всем имуществом.
У набережной стояли лодки, но в них никого не было. Горожане попрятались по домам. Стражники стояли на своих постах, но ни один из них не попытался остановить пришедших.
Войдя в город, Моше был уже почти спокоен. Посольству апиру с ослами и вьюками трудно было остаться незамеченным, но ни один человек не вышел посмотреть на них. Никто не встречал пришельцев на набережной, никто не собирался приветствовать их или, наоборот, выгонять.
В квартале апиру их ждали люди — испуганные, настолько прибитые к земле годами рабства, что уже забыли, как держаться прямо. Они ходили пригнувшись, глядя себе под ноги.
Но достаточно многие еще держали голову высоко. Гордость апиру способна посрамить и египетскую царственность. Они вышли к воротам, отделявшим их дома от египетских, и встали неровной линией между пришедшими и местными жителями, готовые защитить незнакомцев от их собственного народа — пораженные страхом, эти люди были способны на все.
Эфраим, который пришел в Мемфис из Пи-Рамзеса, настолько позабыл о своей робости среди дерзких молодых людей из Синая, что вышел вперед самого Моше, встал между пророком и горожанами и сказал стоявшему впереди всех:
— Шмуэль, что же ты медлишь? Впусти нас.
Шмуэль, старший среди этих людей, был, по-видимому, не старше Нофрет, худой и седой, измученный тяжелой работой, но все же, в отличие от многих, выглядел достаточно сильным. Он выпрямился, взглянул в лицо Моше и четко сказал:
— Ты, наверное, тот, о ком разнеслась молва по всей стране. Но я ничего о тебе не знаю, кроме того, что твой приход разгневал египтян.
