Он был в растерянности, не зная, как начать. Я открыла глаза и равнодушно, без всякого выражения посмотрела на него. Он бесцельно играл безделушками на моем туалетном столике, передвигал стакан воды, трогал пальцем деревянную сову Ральфа.
— Ты помнишь Шехеразаду? — неожиданно спросил он.
Мое лицо оставалось спокойным, но ум лихорадочно заработал.
— Ты действительно любила ее, правда? — его голос стал чуть громче. В нем зазвучал какой-то резонанс его властных команд, которые он давал мне в детстве. — Ты была смертельно огорчена, когда ее убили, да, Джулия?
Мое молчание раздражило его.
— Была, я тебя спрашиваю?
— Да, — мне не хотелось разговаривать, но я не понимала, почему он спрашивает. — Да.
— Ты плакала по ней, — напомнил он мне. — И ты долго не могла поверить, что это Денч убил ее.
Я вздохнула. С тех прошло много лет, и неизмеримо горшие потери произошли в моей жизни.
— Да.
Ричард оперся на локоть, чтобы лучше видеть мое лицо.
— Лошадь пришлось прикончить, ее ударили молотком прямо между глаз, — продолжал Ричард. — И Денч был уволен и потом принужден был скитаться всю жизнь. Помнишь? Если бы дедушка Хаверинг поймал его, он бы велел его повесить.
— Я помню, — коротко сказала я.
Ричард выглядел взволнованным, его глаза сверкали.
— Это сделал я! — экзальтированно выкрикнул он. — Я один! И никто ни о чем не догадался! Никто из вас даже близко не подошел к разгадке. Это я перерезал ей сухожилия и свалил всю вину на Денча. Чтобы ты прекратила скакать на моей лошади! И я лишил тебя этого и подставил Денча, который был с тобой заодно. Я сделал это все сам! И заставил тебя плакать неделями, правда?
Я лежала совершенно спокойно, стараясь понять то, что говорил Ричард. Но еще труднее было понять его внезапную экзальтацию. Внезапно он придвинулся ближе ко мне, и для меня все стало ясно. Он взялся за подол моей ночной рубашки и рывком поднял ее. Я сделала над собой усилие и не стала опускать ее. Если дело дойдет до борьбы, то Ричард победит. И я знала, по какому-то странному, извращенному наитию, к которому я совсем не стремилась, что его возбуждает борьба со мной.
— А тот ястреб… — Его дыхание стало чаще, он поднял свою собственную сорочку и прижался ко мне. — Драгоценный ястреб Ральфа Мэгсона. Когда он вздумал улететь от меня, я дернул его назад. Первый раз это вышло случайно, но он разозлил меня тем, что не хотел сидеть на моем кулаке. Во второй раз мне захотелось сделать ему больно, и я понял, что, если сильно дернуть назад, я сломаю ему ноги. Ты помнишь, как они треснули, Джулия?
Я вспотела. Ричард неуклюже полез ко мне и просунул руку между моими ногами. Он карабкался на меня, но ему мешали простыни. Он хихикнул, как самодовольный школьник, когда его твердая плоть вонзилась в мою.
— Но ты не осмелился тронуть овец, — неожиданно для самой себя сказала я. Я говорила почти лениво. Мой разум и мое тело онемели от страха и отвращения перед тем, что рассказал мне Ричард, и от того, в чем я призналась себе сама. Я давно уже знала все это, но мне не хватало мужества сказать или сделать что-нибудь. Я была невольным сообщником Ричарда.
Но овцы все-таки пошли против него.
— Ты думаешь, они поняли, что с тобой что-то не то? — спросила я.
Ричард заколебался.
— Они пошли против тебя. Я никогда не видела, чтобы овцы делали такое. Они окружили тебя в сарае и прижали к стене. Ты помнишь это, Ричард? Ты помнишь, как ты тогда испугался?
— Я не… — быстро проговорил Ричард. — Я никогда не боялся.
— О нет, — уверенно продолжала я. — Ты боялся Шехеразады с того самого момента, как только увидел ее. И овец ты тоже боялся.
Ричард зло смотрел на меня, но его возбуждение улеглось, я почувствовала это, и меня наполнило чувство триумфа.
— Ты до смерти боялся Шехеразады, — продолжала говорить я. — Вот почему ты изуродовал ее. А не только потому, что ревновал меня к ней. Но ты хотел сделать что-нибудь, чтобы самому не скакать на ней. А овец ты испугался еще больше.
— Это не так… — заговорил он. Его глаза внезапно потемнели от моих насмешек. Сейчас он смотрел на меня так, как, бывало, смотрел во время наших детских ссор. Я знала, что мне удалось разозлить его и теперь он не тронет меня. Но я не была готова к взрыву его злобы.
Он наклонился и резким движением глубоко вонзил в меня указательный палец. У меня вырвался хриплый стон боли и шока, мне казалось, что он разрывает мне внутренности. Но я тут же прикусила губы и не издала больше не звука. Закрыв глаза, я лежала как каменное изваяние. Ричард убрал руку и стал ощупывать себя, и опять его дыхание стало тяжелым.
Я открыла глаза и улыбнулась ему.
— Это нехорошо, Ричард, — сказала я ледяным тоном, каким, бывало, мама разговаривала с ним, когда за какую-нибудь провинность отправляла его пораньше в постель. — Это нехорошо. Ты больше не станешь прикасаться ко мне — ни сейчас, ни потом. И вообще, тебе лучше идти в свою постель.
И я отодвинула его жадные руки от себя и перевернулась на другой бок, безразличная к тому, уходит он или остается.
Я не открыла глаз даже тогда, когда он выходил из комнаты.
Это был единственный случай, одна-единственная ночь, когда он пришел ко мне, за все месяцы моей беременности. И единственный раз, когда он заговорил о прошлом. Тогда только я поняла то, что Экр знал уже давно, то, что понимало каждое животное, к которому он прикасался, то, что понял Ральф при первой же встрече: Ричард болен. На это указывало все, но в глазах снисходительной тетушки и слабой девочки это сходило за эксцентричность, талант либо очарование.
Я винила только себя. Я вспоминала те случаи, когда поведение Ричарда было слишком агрессивным или неадекватным, а я скрывала это от мамы. Я вспоминала его жестокость ко мне и стыдилась, что я прятала ее от всех, даже от Клари и деревенских детей. Тед Тайк, расскажи я ему хоть немного о его выходках, был бы рад случаю устроить выволочку Ричарду и дать ему хорошего тумака, чтобы напомнить о том, как нужно вести себя со мной, но я никогда не жаловалась. И никогда ничего никому не рассказывала.
И теперь я винила только себя. Сидя у окна и глядя на иней на лужайке, тающий под солнечным светом, я винила себя за детскую наивность, позволявшую мне думать, что мир добрее, чем он есть, взрослые умнее, а Ричард нормальный.
Я перелистывала в памяти картинки моего детства, как старые пожелтевшие гравюры. Теперь я видела все совершенно в другом свете. Я смотрела на Ричарда как на импульсивное, невыдержанное, жестокое существо. Я видела слепоту моей мамы: слепоту на его жестокость со мной, слепоту на его сумасшествие. Она была слепа, потому что знала мое происхождение и догадывалась о происхождении Ричарда. Она страшилась заглянуть в его глаза и увидеть там правду. Мне следовало рассказать ей обо всем, предупредить ее. И потому, что я ее не предупредила, она погибла так ужасно и оставила меня одну жить в непрекращающемся кошмаре, от которого я никогда не сумею освободиться.
