За весь этот нерадостный зимний месяц она была моим единственным гостем, миссис Тайк, вдова из Экра. Никто из знати не навестил меня, пока я сидела целыми днями в одиночестве и глубоком трауре. Дедушка заболел, находясь в Лондоне, и бабушка вынуждена была оставаться с ним и тревожилась, что не успеет прибыть к родам. Но я написала ей, что беспокоиться не из-за чего, ничего не случится.
И ничего не случалось.
Все было даже слишком спокойно.
Ребенок рос в моем животе так же, как растут все дети. Я спала ночами все хуже и хуже и чувствовала, как шевелятся его маленькие ручки или толкается крохотная пятка в мягкую стенку живота. Поближе к концу декабря я могла, бывало, нащупать его ручку, упирающуюся в податливую стенку своей тюрьмы. Это подводило меня к мысли о Ральфе, который тоже находился в тюрьме, но там не было так темно, тепло и безопасно. Даже мысль о Ральфе не могла вывести меня из сонного оцепенения.
Ричард много отсутствовал. Я знала, о чем болтали на кухне и в конюшне. Иногда он не возвращался домой целую ночь и приходил только к завтраку, с блестящими глазами и какой-то помятый. Он, преувеличенно громко начинал рассказывать о петушиных боях или о быке, которого кто-то привез в Экр. На него натравили собак, и он убил двух мастифов. Когда Ричард рассказывал, как быку удалось выпустить кишки одной из собак, я невольно побледнела и стол поплыл у меня перед глазами. Я видела, что Страйд сделал движение, будто хотел остановить Ричарда, но Страйд служил дворецким уже много лет и, разумеется, не стал останавливать хозяина. Никто не мог бы остановить Ричарда.
Все боялись его, как в доме, так и в деревне. Жители Экра боялись его, потому что в руках Ричарда была сосредоточена вся полнота власти, и он мог использовать ее как угодно. Он мог отменить их аренду, прекратить выплачивать жалованье, выслать в приют. И кроме того, они знали, что с Ричардом что-то не ладно.
Но я не боялась. Я излечилась от своего страха перед Ричардом. Теперь я не боялась ничего. Ни несчастья, ни смерти, и, если бы в эти дни Ричард вошел ко мне и сжал руками мое горло, я бы даже не моргнула. Моя мама была мертва, была мертва Клари, Ральф и Экр были преданы. И я поклялась, что мой ребенок не станет следующим сквайром. Если бы Ричард убил меня в одну из тех ночей, когда он крадущимися шагами проходил мимо моей комнаты, он оказал бы мне великую услугу. Я не страшилась его больше. И я не страшилась ничего. Все, чего я могла бояться, уже произошло. И если бы Ричард открыл дверь в одну из тех ночей, когда он, пьяно хихикая, карабкался к себе по лестнице, и полез бы ко мне, думаю, я разрешила бы ему все в надежде, что он сожмет своими длинными пальцами убийцы мое горло и прикончит меня. Но он не делал этого. Он больше не заходил ко мне.
Ричард не любил меня. Он не осознавал свое сумасшествие, я думаю, что он даже не понимал достаточно отчетливо того, что он сделал. Только пьяным смехом он отзывался на то, что сделал или что мог бы сделать. В тот раз, когда он прикоснулся ко мне и увидел мои расширенные и ставшие темными от ужаса глаза, он решил, что я помешалась. Его сумасшествие как в зеркале отразилось во мне, и это оказалось слишком сильно даже для Ричарда.
Но я больше не боялась его, потому что он боялся меня. Я была окружена двойной стеной защиты: моего не рожденного еще ребенка и полного безразличия к тому, что может произойти со мной. Ричард не мог больше испугать меня.
Но ничто не могло задеть его. Ничто в том маленьком мирке, в котором были заключены Лейси, не могло задеть и встревожить его. С отъездом лорда Хаверинга слово Ричарда стало законом на много-много миль в округе. И если бы он опять совершил убийство, то никакая погоня и никакое наказание не могли бы угрожать ему. Ричард был здесь хозяином, и ничто не могло противиться ему.
Он боялся только одного. И имел глупость показать это передо мной.
Мы завтракали, и он был в одном из своих пасмурных настроений. Я сидела в дальнем конце стола, читая письмо от бабушки и попивая чай. Ричард с удовольствием поедал холодное мясо, хлеб, горячий картофель, яйца, запивая все это пивом. Одновременно он читал свежую газету, безразличный к тому, что на ней оставались пятна жира от его пальцев.
— Бог мой! — неожиданно воскликнул он с полным ртом. Самый тон его голоса заставил меня напрячься так, как напрягается охотничий пойнтер, взятый на охоту в августе и почуявший след фазана. Думаю, что я даже принюхалась так же, как принюхивается собака. В комнате возник запах страха, в этом я не могла ошибиться. Он был ясен для меня так же, как бывает ясен запах жарящегося бекона для голодного нищего. Ричард бросил на меня короткий мимолетный взгляд, но мое лицо оставалось бесстрастным. Я сидела ко всему глухая и безразличная. Тогда он повернулся к Страйду, лицо которого тоже оставалось деревянным.
— Прошу простить меня, — сказал Ричард и, скомкав газету, вышел из комнаты.
— Достаньте мне такую же газету, — не поднимая головы, велела я Страйду.
— Да, мисс Джулия, — равнодушным тоном произнес Страйд.
Должно быть, он послал за газетой в Мидхерст сразу после завтрака, потому что, когда он принес кофе на серебряном подносе, рядом с кофе лежала газета.
У меня не было необходимости просматривать все колонки. Новость, потрясшая Ричарда, была напечатана прямо на первой странице. Заметка была озаглавлена: «Пресловутый мятежник бежал из тюрьмы» и называла Ральфа Мэгсона среди троих человек, которые сбежали, переодевшись в цыганское платье и спрятавшись среди цыганских музыкантов, приглашенных играть для тюремных надзирателей. В ней высказывалось предположение, что сбежавшие выскользнули из тюрьмы вместе с цыганами и с ними же покинули Лондон. В статье было много ахов и охов по поводу недосмотра местных властей, но между строк читалась уверенность, что эти трое исчезли бесследно и их вряд ли удастся когда-нибудь разыскать. Далее следовало подробное описание внешности Ральфа и его сообщников и предлагалась награда в двести фунтов за любую информацию об их местонахождении.
Эта награда заставила меня задуматься о том, находится ли Ральф в достаточной безопасности. Затем я решила, что вряд ли его можно захватить врасплох, если не считать, конечно, тот последний случай в Экре, когда его так бессовестно предали. Вряд ли его близкие, родственники его матери, способны на предательство, и кроме того, лукаво подумала я, природный ум подскажет Ральфу, когда станет небезопасно подвергать их дальнейшему соблазну. Тогда он сможет сесть на любой из кораблей контрабандистов и ускользнуть от правосудия.
Я скатала каждую страницу газеты в мячик и по очереди швырнула их в камин. Когда они сгорели дотла, я взяла кочергу и размешала пепел. Я не хотела, чтобы Ричард знал, что мне известно о Ральфе.
