Услышав последнее слово, Анала резко поднял голову.
— С вами девадаси? Никто мне этого не сказал, — он казался расстроенным. Люсинда воспользовалась возможностью, чтобы вырвать руку, но он держал крепко. — Меня должны были предупредить.
— Я виноват в таинственности, сеньор. Она — подарок великому визирю.
— A-а, бакшиш, — произнося слово, Анала шипел, затем поднял темное лицо к Люсинде. — Биджапур полон грешников. Город проклятых. У мусульман самые черные души, — он склонился к Люсинде, словно открывал секрет: — Мусульманин может держать дюжину жен и сотню наложниц.
Однако ей показалось, что Анала оценивает ее саму для занятия места в его гареме.
— Ну, мы должны спасть души, а не проклинать их. Есть ли лучший способ спасения души, чем торговля? В торговле мы находим способ спасения и искупления грехов, — он склонился так близко к Люсинде, что его ухо почти касалось ее груди. — Если бы я не начал торговать с фарангами, сестра, то мы с женой и сегодня оставались бы проклятыми, вместо того чтобы прославлять нашего Господа и находиться под его защитой.
— Как хорошо для вас, — ответила Люсинда. Анала так и не отпустил ее руку.
Вскоре Анала разобрался со всеми. Майю и Слиппера, решил он, будет развлекать его жена, а Патан присоединится к мужчинам-христианам во время ужина. Как сказал брат Фернандо, есть надежда, что трое христиан смогут спасти его душу. После того как вопрос был решен, Да Гама и Джеральдо поклонились Анале, когда тот к ним приблизился, и таким образом им удалось избежать повторных объятий. Но Анала еще раз прижался головой к груди Люсинды.
— Сестра, — с любовью произнес он. — Мой слуга проследит, чтобы вам было удобно, — сказал он им всем, когда они уходили. — Мы здесь читаем «Розарий»[22] перед ужином.
— О, хорошо, — удалось выдавить из себя Да Гаме.
* * *
Слуга в шелковом тюрбане проводил Люсинду через двор и открыл перед нею дверь со словами: «Доброго вам вечера, сеньорита», — на прекрасном португальском. Комната оказалась просторной, с двумя большими кроватями под балдахинами и с пуховыми перинами. Люсинда увидела, что ее маленький сундук поставили у ног одной из них. У стен стояли деревянные стулья; похоже было, что на них никто никогда не сидел. Тут и там между ними попадался маленький столик или комод.
Майя уже была в комнате. Она разложила на ковре немногие вещи из холщового мешка, который носят на плече. Люсинда подумала, не является ли этот мешок единственным предметом багажа Майи.
Майя кивнула на кровати и приподняла брови.
— Значит, так спят фаранги? — тихо произнесла она. — Мне будет страшно спать так высоко. Как вы не сваливаетесь?
— Не свалишься. Ты утонешь в пуховой перине, которая напоминает огромную подушку. Это очень удобно.
— Удобно для фарангов. Не для индусов. Я буду спать на полу.
— Наши хозяин и хозяйка — индусы, — сообщила Люсинда.
Майя подняла голову, но, увидев, что Люсинда говорит серьезно, рассмеялась.
— Я тоже удивилась, — продолжала Люсинда. — Хозяин называет себя Фернандо, так что кто знает? И одет он как португалец. Жену его я не видела. Но в любом случае она будет ужинать вместе с нами.
Сообщая это, Люсинда обошла комнату, но остановилась, заметив нечто необычное на столе. Она решила, что это какое-то место поклонения: среди разбросанных белых рисовых зерен стояла серебряная лампа. Рядом с ней лежало распятие, голова и руки Христа были покрашены в красный цвет.
— Что это? — спросила Люсинда очень тихо, словно разговаривала сама с собой.
Майя подошла к ней и тоже взглянула.
— Вероятно, она очень сильно любит этого бога.
— Ни один христианин не станет таким образом относиться к распятию.
— Она христианка, но не такая, как ты, — внезапно Майя показалась обеспокоенной. — Ты сказала, что она будет ужинать с нами? А где будет есть Слиппер?
— Конечно, с нами.
— Это будет неприятно. Я должна поговорить с Деогой.
— Кто такой Деога?
Майя в замешательстве посмотрела на нее.
— Сеньор Да Гама. Разве вы не называете его Деогой?
— Нет, — в таком же замешательстве ответила Люсинда. — А что должен сделать Да Гама?
— Подумай! Подумай об этой женщине. Он индуска. Она не станет есть с хиджрой.
— Почему бы нам вначале не спросить ее саму? — предложила Люсинда.
Майя посмотрела на нее так, словно внезапно увидела ее душу.
— Ты так хорошо говоришь на хинди, что я подумала, будто ты так же хорошо понимаешь наши обычаи. Конечно, она согласится.
— Тогда в чем проблема?
— Она согласится только из вежливости. Будет очень нехорошо заставлять ее это сделать. Это подобно предложению поесть в туалете.
Люсинда скорчила гримасу:
— По почему?
— Не беспокойся, Деога решит эту проблему. У него это очень хорошо получается. Только нужно ему сказать.
— Откуда ты это знаешь?
— Мы же три недели вместе плыли на дау.
Люсинда кивнула, но секунду спустя задумалась: ответ Майи можно было понять по-разному. Поэтому она сменила тему.
— Но ты разве не ешь вместе со Слиппером?
— Я делаю множество вещей, которые не делают индийские женщины, а вскоре сделаю еще больше. Ты знаешь это не хуже меня. Давай больше не будем это обсуждать. Я скажу Деоге, и этого будет достаточно.
— Ты кажешься очень уверенной.
Майя улыбнулась:
— Он хороший человек. Ты разве этого не поняла?
Мгновение спустя она закрыла за собой дверь.
* * *
Конечно, Да Гама все понял и сделал то, о чем просила Майя. После утомительного часа стояния рядом с «братом» Фернандо, который монотонным голосом читал одну молитву за другой перед особенно ужасающим распятием, Да Гама убедил его пригласить Слиппера на мужской ужин. Вначале хозяин не хотел этого делать, но Да Гама просил об этом снова и снова, а сам Анала беспокоился о бессмертной душе Слиппера, поэтому и преодолел свое нежелание ужинать вместе с хиджрей.
— Индус никогда бы не согласился, — заявил он Да Гаме. — Но это будет доказательством того, что в новой жизни я стал христианином.
— Ваши поступки обязательно будут одобрены Христом, — заверил его Да Гама.
Слуга Аналы нашел Слиппера в небольшом дворике у конюшен во время вечерней молитвы вместе с другими мусульманами. Охранники Патана рассмеялись, услышав, что Слиппер входит в число приглашенных.
— Что мне делать? — спросил Слиппер у Патана.
— Ты должен принять приглашение. Я уверен, что христианин считает это приглашение какой-то честью.
— А вилки там будут? — спросил евнух. — Я давно хотел попробовать есть вилкой.
