– Тобою сейчас движет ревность, которая мутит разум…
– О да!.. – вздохнул Корф.
– Если не готов к борьбе – уйди в сторону, чтобы не потерять еще и друга.
– И навсегда потерять Анну? Нет, никогда!
– Борись за свою любовь!
– С кем? С Анной или Репниным? Или с обоими одновременно?
– С самим собой! Усмири гордыню! Ты любишь Анну – так докажи самому себе, что ты достоин ее любви!
– Легко сказать!
– И трудно сделать, – кивнул ему отец. – Но стоит однажды переломить гордыню, и ты поймешь, что любовь – это искусство отдавать, а не завоевывать.
– Да что Вы знаете о любви? Как вы можете советовать? Вы, кто за всю жизнь не отдавался безумию страстей. Благополучный семьянин, унылый вдовец! Оставьте меня с запоздалыми нравоучениями! Оставьте меня!
– Сейчас тобой руководит вполне законная ненависть к моей семье. Я не стану докучать и тотчас же откланяюсь, – растерянно сказал Андрей Долгорукий, неожиданно вошедший в кабинет.
– А? Что? – Владимир посмотрел на него мутными глазами, но через мгновение опомнился. – Нет-нет, прости, Андрей. Я, кажется, просто перенервничал.
– Это неудивительно. Столько пережить за какие-то несколько дней! Сможешь ли ты говорить со мной? Готов ли выслушать мою просьбу?
– Конечно, проходи, садись. Я слушаю тебя.
– Прежде всего, – кивнул Андрей, присаживаясь к столу в кресло напротив друга, – я бы хотел извиниться перед тобой, если, конечно, слова могут послужить утешением.
– Ты говоришь об имении? – недобро улыбнулся Корф.
– Побойся Бога, Владимир! – вздрогнул Андрей. – Я говорю о твоем отце! Все, что случилось, просто ужасно! В голове не укладывается, что матушка – убийца. Сможешь ли ты простить меня и мою семью?
– Есть вещи, которые, к сожалению, исправить нельзя.
– Но мы всегда были дружны. И ты знаешь, что я не разделял планов матушки насчет поместья. Осталось оформить бумаги, восстанавливающие тебя в правах на него.
– Что ж, спасибо. Хотя я никогда и не сомневался в твоей честности и благородстве. И рад, что ты принял это решение.
– Все, что случилось, не должно разрушить нашу дружбу!
– Ни что не совершенно, – горестно заметил Корф.
– Ты прав. В твоей власти решение – казнить или миловать.
– О чем ты?
– Владимир, моя мать совершила чудовищное злодеяние, но она была не в себе. Моя вина, что я не заметил этого раньше и поэтому не смог предотвратить худшее. Но сейчас маман – просто больная, истерзанная безумием женщина. Ей кажется, будто она снова молода, дома ждут маленькие дети – я, Лиза, Соня… Она потеряла рассудок…
– Мне жаль, – прервал друга Корф. – Я сожалею о твоем несчастье, но я не доктор. Тем более, не судья.
– Вот именно об этом я и хотел говорить с тобой! Владимир, будь снисходителен…
– К убийце?
– К болезни! Во имя нашей дружбы, во имя милосердия! Я прошу тебя не выдвигать против маменьки судебных обвинений.
– Это невозможно! Твоя мать не только попрала дружбу, но и посягнула на творение Господа – на жизнь человека. Она убийца, убийца! – вскричал Корф, вставая.
– Владимир! – Андрей тоже поспешно встал. – Выслушай меня! Ревность овладела ею и управляла всеми ее поступками. Только мать и твой отец знали правду, и я уверен, он чувствовал свою вину перед ней.
– За то, что не мешал другу любить?
– За то, что покрывал измену! И разве ты сам не вызвал бы обидчика на дуэль? А что могла сделать она? Я не оправдываю маменьку, но не она убивала твоего отца – обида и ревность подсыпали яд в его бокал. И они же привели ее к безумию. Теперь она неопасна – она больна, она живет в другом мире – в прошлом, где еще нет ничего: ни предательства, ни убийства. Эта женщина, любимая мужем и детьми, любящая и добрая, не может никого отравить. Ее пощади – она не заслуживает тюрьмы и каторги.
– Да, ты не зря пошел по юридической линии, твоя речь растрогала даже меня – сына убитого ею человека, – с саркастической усмешкой сказал Корф.
– Володя, матушка не может сейчас отвечать за свои поступки, она невменяема, нуждается в лечении. Она виновна, но она неподсудна. Умоляю, будь к ней милосерднее. Небо уже наказало ее, лишив рассудка. Я уверен, если бы Иван Иванович был жив, он отпустил бы ей ее грехи.
– О да, мой отец всегда был добросердечным самаритянином!
– Владимир, твой отец был благородным человеком и настоящим воином. Он никогда не стал бы воевать с женщиной и мстить ей, тем более, когда уже свершился высший суд – суд Божий, наказавший ее по всей строгости и справедливости. Моя мать уже неопасна, прости ее.
– Хорошо, – после тягостно долгой паузы тихо сказал Корф. – Я напишу письмо с отказом от претензий. Но я не желаю больше ни видеть, ни слышать ее.
– Обещаю, что, как только доктор позволит, мы увезем ее на лечение подальше отсюда. Возможно, за границу. – Андрей протянул Корфу руку. – Я благодарю тебя и прошу не отказываться от дружбы.
Корф молча кивнул и пожал протянутую Андреем руку. Тот горячо ответил на рукопожатие и, поклонившись, вышел из кабинета.
– Надо же, какой я благородный! Правду говорят, что дурной пример заразителен. И это все ваше воспитание, отец. Теперь-то вы довольны? – печально спросил Владимир, обращаясь к портрету отца на стене.
– Я доволен, я страшно доволен, что ты вернулся домой! – воскликнул Репнин, вбегая в кабинет на последних словах Корфа. – Андрей успел обмолвиться, что возвращает тебе имение и все права на него.
– Спасибо на добром слове, Миша, – сдержанно ответил ему Корф. – Наконец-то я снова чувствую себя здесь, как дома.
– И что же дальше?
– О чем ты? – нахмурился Владимир.
– Не о чем, а о ком. Когда ты намерен дать вольную Анне?
– Все еще любишь ее?
– Ты не ответил мне! Значит, ты не собираешься освобождать ее? – понял Репнин. – Тогда продай Анну мне.
– Тебе? Чего ради?
– Но ты же собирался продать ее моему дяде, князю Оболенскому!
– Собирался, но передумал. У меня есть свой театр, и я не хочу лишаться лучшей в нем актрисы.
– Послушай, Корф…
– Я не желаю слушать всякий вздор! Анна останется в моем доме на прежнем, как при отце, положении.
– Владимир! Зачем тебе Анна? Что ты задумал сделать с ней?!
– Тебя это не касается! Я могу с ней делать все, что захочу, потому что она моя крепостная!
– Нет – потому что ты ее любишь!
– И как это могло прийти тебе в голову? – с деланным изумлением рассмеялся Корф.
– Я знаю, ты давно ее любишь, но стыдишься в этом признаться – даже самому себе.
– Если бы я любил Анну, как ты это себе воображаешь, то старался бы вызвать ответное чувство, а не лютую ненависть.
– Нет-нет, тебе меня не обмануть! Все это только слова, а на деле ты боишься отпустить ее от себя. Потому что знаешь – свободная Анна никогда не станет твоею, а предпочтет тебе кого-нибудь другого.
