— Спасибо, Боже, — сказала монахиня, сложив руки и обратив свой взор к небесам. — Я так боялась, что они окажутся пиратами.
В моем покачивании головой и моем ответном бормотании монахиня уловила скептицизм.
— Но они, конечно же, наши друзья, — воскликнула она. — Они плывут под флагом Христа.
— Они, конечно же, захотят остановить нас, — ответил я, — и обыщут наш корабль.
— Зачем?
— Они ищут турок, — я с силой толкнул дверь.
— Тогда все хорошо. У нас же нет на корабле нечестивых турок, не так ли?
— Конечно, нет, — быстро ответил я, — но это нас ужасно задержит. Это продлит наше путешествие на Корфу еще на два дня.
Когда подошедший корабль — маленькое суденышко, но вооруженное до зубов — пришвартовался к нам, монахиня заставила свою племянницу и всю свиту выйти на палубу, встать на колени и неистово молиться. Если бы я был рыцарем ордена Святого Иоанна, это представление показалось бы мне чересчур религиозным, чтобы казаться реальным, и я бы сразу заподозрил, что здесь прячутся турки. Но, возможно, простота пожилой женщины была столь велика, что исключала всякую ложь; может быть, их убедили белокурые волосы девушки, потому что они очень быстро прошли мимо. Я видел, что их капитан отдавал распоряжения, но на нашем корабле он не мог найти турка, даже если бы очень хотел. Меня это ужасно разозлило, но больше всего то, с какими заигрывающими взглядами и улыбкой София отвечала ему.
Капитан корабля рыцарей был худым, угловатым мужчиной с каштановыми волосами по плечи, свисающими, как мокрое белье. Он был единственным из всей команды, кто носил униформу и вместо традиционного палаша вооружил себя парой серебряных пистолетов. Я был уверен, что в рукопашном бою или даже на палашах могу победить его очень легко. Бог не наделил капитана ни умом, ни мускулатурой. Но с этими пистолетами (вероятно, украденными) фортуна неестественным образом повернулась к нему, и нам всем приходилось дрожать в его присутствии, как овцам перед волком.
При утреннем обыске, однако, рыцари не обнаружили ничего подозрительного, и им пришлось принять приглашение отобедать вместе с нами. Кок подал засоленную свинину с жареными яблоками и печенье, которые мы залили огромным количеством вина. Все остальные на борту тоже приняли участие в этом обеде — монахиня даже более активно, чем это позволял ей больной желудок, а Хусаин так же беспечно, как и любой другой христианин.
Я смог немного расслабиться и присоединиться к тостам за море, «свободное от турок». Я положил свои ноги на подпорку, облокотился на люк и наконец-то смог забыть всю эту испорченную ночь. Еда и вино были превосходными, солнце — теплым, и свежий ветерок приятно ласкал лицо. Небо было совершенно голубым и отражалось в воде, как в хорошо отполированном зеркале. Среди пустого судового оборудования чистили перышки чайки, чувствуя себя совершенно как дома.
Однако вся эта идиллия была недолговечной. Мой покой был прерван взглядом, настолько чувствительным, что его можно было сравнить с похлопыванием по спине. Я повернулся и увидел ее взгляд, ненавидящий мое спокойствие. Сейчас мы посмотрим, что могут сообщить эти пронзительные глаза, прекратив наконец это подглядывание искоса. Я читал все по ее глазам, как будто слова были произнесены вслух. София быстро отвела взгляд, как будто я застиг ее за чем-то непристойным. Но у меня было достаточно времени, чтобы принять сообщение ее глаз: они предупреждали меня о том, что она собиралась сделать. Или же она была настолько уверена в своей победе, что просто играла со мной, заманивая меня в ловушку.
Когда дочь Баффо уверилась, что я обратил на нее внимание, она встала со своего места и пересела на свободный стул рядом с ее тетей. Это место оказалось совсем рядом с капитаном рыцарей.
— Преподобный рыцарь, — обратилась она к нему.
— Да, синьорина? — рыцарь повернулся к ней, покраснев от такого обращения.
София Баффо, напротив, оставалась холодной и спокойной, хотя явно собиралась нанести мне удар в спину:
— Преподобный рыцарь, почему вы ищете турок на кораблях христиан? Ведь хороший христианин никогда не будет иметь дела с язычниками.
— Вы будете удивлены, донна, но турки, как крысы, и ни один корабль в море не может освободиться от них.
Дочь Баффо была шокирована и поражена — или, в крайнем случае, она прикидывалась.
— Но что же за христиане позволят себе такие поступки?
— Не всегда легко определить, кто предатель. Я вам скажу, донна Баффо, что венецианцы — худшие предатели. Хуже, чем испанцы, даже хуже, чем французы.
— Я не могу в это поверить.
— Бог свидетель. Это правда.
— Но почему?
— Потому что они любят деньги больше, чем Иисуса Христа. Потому что они были на стороне турок с тех пор, как мы завоевали Иерусалим. Как говорит Господь, «они открыли могилы, полные смерти и коррупции».
— Я не могу в это поверить, — повторила София. — Притом я венецианка.
— О, вы чисты и наивны, синьорина. Вы еще не знаете жизни. Это заставляет меня чувствовать: то, чем я занимаюсь, — стоящее дело.
— Спасибо вам за это, — сказала она, — и Дева Мария, и ангелы благословляют вас.
Она прикидывалась глупышкой для него, но я знал, что девица затеяла опасную игру, даже если бы они говорили и о другом. Я встал и медленно подошел к затухающему огню, на котором кок подогревал наш обед. Затем я украдкой взял щипцами тлеющий уголек. Изображая рассеянность, я продолжал слушать их разговор очень внимательно.
— Но как я узнаю этих испорченных людей, когда их встречу рыцарь, если вас не будет рядом? Вы меня уверили, что этот корабль чист. И все же как я узнаю, что это так, а не наоборот? Я думала, что здесь есть турки. Как я узнаю, что наш капитан синьор Виньеро, например, не друг турок? Он кажется совсем неопасным, но…
— Чем капитан Виньеро вызвал ваши подозрения, донна?
— Да, это глупо с моей стороны, конечно…
— Возможно, и нет, — сказал рыцарь, проявляя явный интерес к ее словам. — Вы не можете ни в чем быть уверены. Так что же он сделал?
— Ничего особенного. Но на корабле есть огромный чернокожий раб. Он купил его в Константинополе, говорят. Турок или язычник, я в этом полностью уверена. Он меня ужасно пугает. Посмотрите, как я дрожу, только говоря о нем. — И она завернула свой рукав до локтя, показывая гусиную кожу и заодно прекрасную белоснежную руку.
— Да, этот чернокожий раб действительно испугает только одним своим видом. Особенно такую впечатлительную особу, как вы. Но он — простите меня, синьорина, — евнух и к тому же раб.
