— Да, этот чернокожий раб действительно испугает только одним своим видом. Особенно такую впечатлительную особу, как вы. Но он — простите меня, синьорина, — евнух и к тому же раб.
Поверх нескольких голов я поймал взгляд Пьеро, который стоял, осматривая повреждения на канате. Я посмотрел в его сторону с благодарностью: он действительно играл свою роль великолепно. Затем я осторожно переложил щипцы так, чтобы они оказались за моей спиной.
— Вам нечего бояться его, — продолжил тему рыцарь. — Я уверен, что капитан крестил его надлежащим христианским именем и сделал достаточно, чтобы спасти его бедную душу от дьявола.
Дочь Баффо не могла скрыть своего разочарования, что она не увидит Пьеро, ее первого обидчика, пораженным свинцом рыцаря. Но когда она оправилась от этого разочарования, она сразу же начала искать другую жертву.
— Я уверена, что вы правы насчет капитана Виньеро, — сказала она. — У вас намного больше опыта в этих делах, и я всецело доверяю вашему суждению.
Рыцарь зарделся от такой лести; он был искусно подготовлен для нового удара.
— И все же есть еще его племянник, молодой синьор Виньеро, первый помощник. Мне довелось услышать очень странный разговор этой ночью.
— Что за разговор? — спросил рыцарь.
— Он разговаривал с синьором Батиста, купцом.
— Да?
— Да, только вместо того чтобы называть его «Энрико», он называл его «Хусаин».
— Хусаин?
— Да, что-то вроде того. Это было имя, которое я раньше не слышала. И мы все знаем, что христианское имя синьора Батиста — Энрико. Разве это не странно?
— Да, странно, — кивнул рыцарь, но без ее ноток загадочности.
— Но это…
— Донна Баффо, — не выдержав, вмешался я в их разговор. Я сказал это быстро, но с достаточной силой, чтобы она не могла меня игнорировать. — Ни слова больше, донна, или мы все пожалеем об этом!
Рыцарь, молодая синьорина и вообще все повернулись в мою сторону. Они увидели пылающий уголь в моей руке на малом расстоянии от нашего склада боеприпасов в центре корабля. В этом случае взрыв обязательно разломил бы корабль на две части.
Капитан рыцарей схватился за свои пистолеты, но я приказал ему:
— Брось пистолеты на палубу; и это относится ко всем твоим людям тоже.
Они так и сделали.
— Теперь, — продолжал я, — я хочу, чтобы вы все медленно и спокойно вернулись на свой корабль, отшвартовались и позволили нам мирно плыть нашей дорогой на Корфу.
Мой дядя уже стоял рядом со мной. Он не пытался остановить меня — и я не думаю, что были какие-нибудь способы справиться со мной. Но он начал говорить своим спокойным голосом, тембр которого мог бы утихомирить любой мятеж.
— Джорджо, — сказал он, — что это значит? Рисковать жизнями стольких христиан? Ради чего? Ради какого-то турка и его нескольких тюков ткани?
Я уже говорил, что мой дядя был отцом моих материальных нужд, но Хусаин насыщал мою душу.
— Да для Хусаина я сделал бы все, что угодно. Но эта дочь Баффо несомненно будет доставлена по назначению — к ее отцу на остров Корфу И я надеюсь, крестьянин, за которого она выйдет замуж, будет иметь две деревянные ноги и горб.
— О Боже! — воскликнула на это дочь дона Баффо. — Я расскажу им все, что слышала этой ночью, и ты, Виньеро, не остановишь меня.
— Синьорина Баффо, я предупреждаю вас…
— Они говорили о том, что у синьора Батисты три или четыре жены. Они говорили на его турецком языке. И потом синьор Батиста молился своему демоническому богу. «О, Аллах», — сказал он, и палуба покачнулась подо мной.
Она стояла здесь рядом с люком, сжав кулаки, и ее глаза гневно пылали. Ее золотые локоны непослушно выбились из-под чепца, а грудь страстно вздымалась. Мне даже не пришло в голову, что моя угроза только доказывала рыцарям правдивость ее слов. Я был слишком взбешен, чтобы понимать, что же я делаю, и я не смог удержать свое сумасшедшее желание преподать ей урок.
Не успев как следует подумать, я поднес угли к фитилю орудия. В это же мгновение или даже мгновением раньше девушка вскочила, схватила один из пистолетов рыцаря и, выкрикнув: «Рыцарь!», как боевой клич, бросила ему пистолет. Тот выстрелил. Мой дядя принял выстрел на себя, пуля попала ему прямо в грудь, и в агонии он опустился к моим ногам.
Орудийный залп произвел сильный шум. Обеспокоенный состоянием моего дяди, я не позаботился закрыть уши и несколько минут стоял, оглушенный громом выстрела. Когда я пришел в себя, вода уже потоком хлынула через пробоину в корабле рыцарей.
Сейчас рыцарь уже не терял времени. Он и его команда быстро подобрали свое оружие, и весь корабль был под их контролем. Они связали моего друга Хусаина и бросили его на палубу своего тонущего корабля. Моего дядю, который уже скончался, они тоже бросили туда. Затем они перерубили тросы и, перебравшись на нашу галеру, покинули сцену трагедии так быстро, как могли.
Что касается меня, я был закован в кандалы и брошен в трюм. Как я понял, они собирались судить меня за убийство и предательство в ближайшем венецианском порту. Способы пытки на суше будут гораздо более жестокими. Но я достаточно страдал и в этом темном трюме, вспоминая предсмертные слова моего дяди.
— Сын моего брата, — сказал он, — что же ты сделал? Ты будешь последним Виньеро, который плавал в море. И это будет твоим последним путешествием.
В темноте трюма я потерял счет дням. Я был подавлен, скорбя о гибели дяди, моего единственного родственника, и моего друга Хусаина. Сквозь щели досок палубы пробивалось немного света, и я мог узнавать, когда наступала ночь, по полной темноте, такой же полной, как и мрак горечи утраты в моей душе.
На второй день мы попали в шторм. Я не могу сказать, как долго он длился, вода сквозь щели заливала трюм. В душе я был благодарен рыцарям, что они не посадили меня к гребцам, так как этим бедняжкам приходилось терпеть шторм без всякого прикрытия, только у некоторых из них была сменная рубаха.
В темноте трюма, окруженный крысами и зловонными тюками с тканью и стеклом, меня ужасно мучила морская болезнь. Обычно небольшая прогулка по палубе, молчаливый диалог с волнами, несколько вдохов свежего воздуха быстро возвращали меня к жизни, но здесь не было ничего из перечисленного. Еда, которую Пьеро разрешали приносить мне, была паршивой и не улучшала моего состояния.
Я мог бы посочувствовать монахине и другим людям, которые, должно быть, тоже страдали, но даже мимолетная мысль в этом направлении вызывала у меня сожаление о моих погибших друзьях и злость на предательство Софии Баффо. Я был полным дураком, что помешал ее бегству из зала Фоскари. Если бы я держал рот на замке, Барбариджо проклинали бы ее, а не Виньеро.
