— Как восхитительно, что я вас здесь застаю! — воскликнул Рейн. — Я почти утратил надежду.
— Я осталась, чтобы немного посентиментальничать при лунном свете, — сказала Екатерина. — Я думала, вы пошли в кафе!
— Нет. Я сидел с отцом, — возразил он, вытащив кресло на балкон и предложив его ей. — А затем, оставив его, я подумал, что было бы приятно побеседовать с вами… и я пришел. За весь день я ни единым словом не обменялся с вами.
— Мне также не хватало наших стычек, — призналась Екатерина. — Итак, ваше катание было удачно?
— Очень, — сказал Рейн. — Но мне хотелось, чтобы вы были с нами.
— С вами были отец и Фелиция.
— Вот в том-то и горе, — рассмеялся он. — Они так влюблены друг в друга, что я, как третий, только портил компанию.
Он стал рассказывать о поездке, об обычаях и костюмах швейцарцев, стал сравнивать обычаи крестьянского населения различных стран. Екатерина, исколесившая большую часть Европы, дополняла его иллюстрациями. Она любила слушать, как он говорит. Его познания были обширны и точны, его критика — сильна. Интеллектуальная сила выделяла его в ее глазах из среды обычных людей. Его взор был так ясен; всего он касался так уверенно и вместе с тем, когда это нужно было, так осторожно. Она себя чувствовала по сравнению с ним такой бесконечно глупенькой. Они проговорили до поздней ночи, и беседа приняла задушевный характер.
Когда они расстались на ночь в конце коридора, ведущего в комнату Екатерины, она не могла не сказать ему несколько смиренным голосом:
— Благодарю вас за эти разговоры. Вы представить себе не можете, как я их ценю. Они переносят меня в совершенно другую атмосферу.
Рейн посмотрел на нее с некоторым удивлением. Об ее отношении к нему он совсем не подозревал. Правдивый и совершенно свободный от тщеславия, он даже не совсем понимал ее сейчас.
— Это вы меня приподнимаете, — возразил он. — Беседовать с вами это значит познать все прекрасное и изящное. Вы думаете, что тут много женщин, похожих на вас?
Слова его ласкою отдавались в ее ушах, пока она не уснула. Утром ей показалось, что она пробудилась с новым взглядом на жизнь, и день за днем, по мере того, как беседы их на балконе, в Английском парке, или в других местах делались все более задушевными, а характер человека, которого она любила, развертывался постепенно, как книга, перед ее понимающим женским взором, это представление расширялось, увереннее и яснее обозначалось. До сих пор она настойчиво отстаивала свое неотъемлемое право воспользоваться всяким случаем, представляющимся ей на жизненном пути, чтобы добиться счастья. Теперь она себя чувствовала посрамленной, недостойной, низшим по сравнению с ним существом, и это чувство приниженности приносило ей ценную, чистую радость. Раньше она любила его, едва ли сознавая почему… потому что это был он, потому что сердце ее билось ему навстречу. Теперь самоочищение внушило ей более возвышенную любовь, нежную и благоговейную, какая иногда в грезах носилась перед умственным взором одинокой женщины. Она перестала видеть соперницу в Фелиции и старалась, не навязываясь, вернуть себе ее дружбу. Но Фелиция, ласковая и откровенная с другими, по отношению к Екатерине оставалась недоступной.
В конце концов в сердце ее пробудилось великое женское чувство жалости. Все больше возраставшее в ней сознание одержанной победы вызвало к жизни все благородные свойства ее души. Любовь ее к Рейну выросла в нечто слишком прекрасное, чтобы давать место недостойному ликованию.
Вообще же это было радостное, залитое солнцем время. Прошлое исчезло в тумане. Она шла изо дня в день, нечувствительная ни к чему, кроме своей лучезарной любви.
Рейн однажды встретил ее вблизи собора, с корзинкой на руке, идущей по улицам старого города. У него вошло в привычку с невольной бесцеремонностью составлять ей компанию, если она бывала одна, и ей в голову не пришло увидеть что-нибудь необычное в том, что он и на сей раз подошел к ней и пошел рядом. У двери подвала, где Жил Жан-Мари с женою, она остановилась.
— Тут конец моему странствованию. Старики мои живут здесь.
— Я готов позавидовать им, — сказал Рейн.
Едва он успел это сказать, как с противоположной стороны к ним через улицу заковыляла старуха, которая направилась к Екатерине с радушной улыбкой, осветившей старое морщинистое лицо.
Она не ожидала барыню так скоро после последнего посещения. Большая будет радость для Жана-Мари. Угодно барыне войти? А барин? Это не брат барыни?
Екатерина стала разъяснять, кинув мимолетный смущенный взор на Рейна, причем краска залила обе ее щеки, а Рейн, смеясь, пришел ей на помощь. Он большой приятель барышни. Она часто ему говорила про Жана-Мари.
Старуха посмотрела на него; вечно женское не заглохло в ней благодаря годам, и его улыбающееся лицо ей понравилось.
— Беру на себя смелость спросить барина, не угодно ли ему зайти к нам вместе с барыней?
Он взглядом попросил разрешения у Екатерины, и принял приглашение.
— Я не думала… — начала Екатерина тихо, когда они спускались за старухой по темной лестнице.
— Это мне доставит большое удовольствие, — прервал ее Рейн. — Притом, я им перестану завидовать.
Смущение ее через несколько минут исчезло, когда она убедилась, что первоначальная швейцарская угрюмость старого паралитика растаяла под чарами Рейна. Это была особенность Рейна, как выразился однажды про него старый профессор в разговоре с Фелицией, глубоко заглядывать в существо явлений и любовно связывать себя со всеми, с кем ему приходилось сталкиваться. И Екатерина, хотя не присутствовала при этой формулировке, бессознательно почувствовала ее справедливость. Он говорил с ним так, как будто знал Жана-Мари с детства. Послушав его, можно было подумать, что нет ничего легче, как поддерживать разговор с невежественным старым швейцарским крестьянином. Екатерина никогда не любила его так сильно, как сейчас.
Она вся полна была этим чувством, когда они снова очутились на улице — сознанием его нежности, простоты и ласковой человечности.
— Как они вас обожают! — сказал Рейн внезапно.
Слова его и тон заставили ее вздрогнуть. Меньше всего она думала о том, какова ее роль во всем этом. Поклонение, идущее от него в момент ее собственного молчаливого восторга перед ним, немедленно вызвало у нее ряд сложных чувств, и слезы показались на глазах. Он не мог не заметить, как они стали влажными.
— Какое у вас нежное сердце! — произнес он со свойственной ему лаской, впадая в неизбежную ошибку.
— Это глупо с моей стороны, — ответила она с радостной улыбкой.
