– Что случилось? – пробормотала она. – Вам приснился кошмар?
Люк повернулся к ней, подавленный и потрясенный.
– Ерунда, – ответил он хриплым голосом. – Спите.
А сам, выбравшись из кровати, сел за стол и сжал голову руками.
Эмма лежала, гадая, что делать. Ей хотелось подойти к нему и утешить, но она не знала как. В конце концов она все-таки выскользнула из кровати и подошла к нему. Положила руку ему на плечо, а он вздрогнул и посмотрел на нее.
– Возвращайтесь в постель, – сказала Эмма.
– Не могу.
– Почему?
Он отвернулся и закрыл глаза.
– Потому что я дал вам обещание. А если сейчас снова лягу, то нарушу его. – Он посмотрел на нее безрадостным взглядом, погладил ее щеку согнутым пальцем, потом подбородок. Затем, невыносимо медленно, он провел пальцем по ее нижней губе, и Эмма задрожала. – Я нарушил столько обещаний, Эмма, но не хочу нарушать этого.
Растерянная, возбужденная, все еще продирающаяся сквозь пелену сна, из которого он вырвал ее своим кошмаром, Эмма кивнула.
– Хорошо, – пробормотала она. – Пожалуйста, возвращайтесь в постель, когда сможете.
– Непременно.
Она вернулась на кровать и провалилась в сон быстрее, чем могла предположить, а он так и остался сидеть, сжимая руками голову.
Вздохнув, Эмма посмотрела на письмо к сестре, окунула перо в чернила и дописала:
Завтра мы продолжим наш путь в Эдинбург. Если погода не подведет, надеемся добраться туда дней за пять-шесть. Молюсь, чтобы так и вышло. Мне просто не терпится скорее решить все с Р.М.
Я буду молиться за тебя и папу. Мои мысли то и дело обращаются к нему. Пожалуйста, напиши мне, как только сможешь. Надеюсь увидеть письмо, ожидающее меня в Эдинбурге.
Твоя любящая сестра,
Эмма
Она сложила письмо, затем надела накидку и сверху донизу застегнула истершиеся китайские пуговицы. Посмотрела на шелковый плащ, висевший на колышке у двери, и ее губы тронула улыбка, как и всякий раз, когда она смотрела на подарок Люка. Пожалуй, в нем будет слишком жарко.
Засунув письмо в ридикюль вместе с несколькими монетами, Эмма вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.
Торопливо спустившись вниз, она наткнулась на служанку и спросила про почту в Бристоль.
– Она отправляется в половине восьмого от «Звезды и подвязки», мэм.
Отлично, значит, письмо к Джейн уже сегодня вечером отправится в путь.
– А где «Звезда и подвязка»?
– Совсем недалеко. – Служанка приветливо улыбнулась. – Но если хотите, я с удовольствием отнесу сама.
– Нет, спасибо. Если это недалеко, я с радостью прогуляюсь. Подышу свежим воздухом. – Это была чистая правда. Эмма целый день просидела в номере.
– Конечно, мэм. – Служанка рассказала, как дойти до «Звезды и подвязки», и Эмма шагнула на шумную улицу.
– Миссис Кертис!
Знакомый голос. Внутри все сжалось от ужаса, она обернулась и увидела, что Смолл вышел вслед за ней из гостиницы. Настоящий фат, черные волосы блестят от масла, в точности как сверкающие черные башмаки, и все это очень подходит к обтягивающим лосинам из буйволовой кожи, темно-фиолетовому бархатному пальто и резной трости.
Эмма еще больше распрямилась как могла, стараясь посмотреть на него свысока, но не очень-то получилось – он был выше ростом.
– Мистер Смолл.
Он хмыкнул.
– Смоллшоу, голубка. Смолл – это всего лишь прозвище.
– Прошу прощения, – ледяным тоном отозвалась она и с немалой долей удовлетворения отметила, что правая сторона его челюсти отвратительно скривилась.
– Могу я сопроводить вас?
– Нет, спасибо.
Эмма повернулась и зашагала по улице, но чертов надоеда держался рядом. Эмма ускорила шаг, он тоже.
– Ну расскажите же мне, как вы познакомились с лордом Лукасом?
Эмма презрительно хмыкнула, глядя прямо перед собой, словно ей требовалось все внимание, чтобы пройти по особенно предательскому участку улицы.
Эмма не удостоила его ответом.
– Нет, в самом деле, мне ужасно любопытно. Понимаете, мы с Хокинзом близкие друзья. Очень близкие.
Эмма делала вид, что не замечает его.
– Он в жизни не кидался так на защиту женщины. Собственно, всегда вел себя более чем щедро, если я просил поделиться. А тут за одно предположение ударил меня в лицо! Как вы наверняка понимаете, это загадка, которую я просто жажду разгадать.
Эмма вдруг остановилась, посмотрела на этого человека – на его круглое лицо с ангельскими чертами и кудрявые напомаженные волосы – и прищурилась.
– Пожалуйста, мистер Смоллшоу, оставьте меня в покое.
– Ой, да ладно! Я просто пытаюсь быть дружелюбным, миссис Кертис. Право же, я абсолютно безобидный.
Ей совершенно не нравился его вкрадчивый тон и попытки обезоруживающе улыбаться.
– Может, и так, – отрезала она, – но я предпочитаю, чтобы вы ушли.
Его брови взлетели вверх, губы сжались, все показное дружелюбие улетучилось. Впрочем, она и так знала, что оно фальшивое.
– Отпор от шлюшки? Это редкость для такого человека, как я.
– Такого, как вы? – спросила Эмма. – То есть человека беспринципного и безнравственного?
– О, конечно, – протянул он с таким же сарказмом. – Умоляю, расскажите мне, а что, по-вашему, за человек тот, с кем вы спите? Так что, мадам, нечего тут стоять с высокомерным видом и говорить, что мне недостает принципов и нравственности.
Возмущенно фыркнув, он резко повернулся и пошел в сторону «Короны и единорога», постукивая тростью по булыжникам мостовой.
Эмма дошла до «Звезды и подвязки» и отправила письмо, чувствуя себя так, будто вокруг нее сгустилась тяжелая туча и вот-вот хлынет ливень.
Она знала, что Люк распутник и занят какими-то сомнительными делами и удовольствиями, которых она и представить себе не могла.
Но все эти женщины и все эти мужчины, видевшие его пьяным, кутившим, безразличным ко всему миру, – видели ли они хоть раз, как он просыпается от кошмара, дрожащий, покрытый потом? Видели ли они тоску в его глазах, когда он говорит о своей семье? Называл ли он кого-либо из них ангелом? Обнимал ли ночами так, словно никогда не отпустит?
«Да, такое возможно», – заключила она, и от этой мысли ее затошнило.
Эмма вспомнила первый вечер в Бристоле – его развязность, дерзкое, вопиюще похотливое поведение. Все это тот же Люк. Но в нем есть и большее. С ним на удивление легко разговаривать. Он ласковый, понимающий и заботливый. И готов защитить. Кроме того, он обладает чувством чести, хотя никогда этого не признает.
