– А что?
– Мне не нравится думать, что вы ложитесь рядом со мной после того, как лежали с кем-то еще.
– Ревность? – негромко спросил он.
– Вот еще. – Какая ложь! И она это знала, и, вероятно, он тоже. – Просто мне не нравится выполнять роль сточной канавы для мужчины. Я уже побывала в этой роли, больше не хочу.
Люк долго смотрел на нее загадочным взглядом голубых глаз с непроницаемым выражением лица. Затем очень спокойно произнес:
– Если бы Генри Кертис был жив, я бы сам разорвал его на кусочки. – В его голосе послышалась безысходность. – Эмма, пока мы с вами лежим в одной постели, хоть с «отношениями», хоть без, я не прикоснусь ни к какой другой женщине. – Он скупо улыбнулся. – И вы и я знаем, что мои обещания не многого стоят, но только не это. А что до того, чем я занимаюсь ночами, – пью эль. И это все.
– Какой-то очень одинокий способ проводить вечера.
Он пожал плечами.
Признание Люка привело Эмму в замешательство.
– Тогда зачем вы это делаете? – настойчиво спросила она. – Почему уходите каждый вечер?
– Вы знаете почему, – ответил он.
– Нет, не знаю.
– Я вам говорил. После того кошм… после того, как разбудил вас среди ночи.
Она растерянно покачала головой и вздохнула.
– Потому что пообещал не трогать вас.
– Но вы же прикасаетесь ко мне!
Он негромко, цинично рассмеялся.
– Не так, как мне хочется.
Эмма закрыла глаза, пытаясь побороть охвативший ее обжигающий трепет. Он молчал, но она ощущала, как пылают его глаза.
– Вы коварны, Люк. Я поняла это за десять секунд нашего знакомства.
Он снова коротко рассмеялся, на этот раз чуть презрительно.
– Я поклялась себе, что больше никогда не увлекусь коварным мужчиной. Потому что… ну, потому что Генри был таким… и ничего хорошего из этого не вышло. Вообще. И в тот вечер, когда мы с вами встретились, я поняла, что не должна забывать о своей клятве. Потому что вы очень на него похожи.
Ее сердце отчаянно колотилось, поэтому слова вырывались сбивчиво и прерывисто.
Люк склонил голову набок.
– Что вы пытаетесь мне сказать? Я знаю все это, Эмма. Знаю, почему вы так против интимной близости с человеком вроде меня. И я вас не виню, поэтому и пытаюсь уважать наш с вами договор.
– Мне не нравится, что вы уходите вечерами! – внезапно вырвалось у нее.
Губы его приоткрылись. Он долго смотрел на Эмму, затем пожал плечами и перевел взгляд на свою тарелку. В голосе появились скептические интонации.
– У вас нет выбора. И у меня тоже.
– Люк! – простонала она.
Его взгляд снова метнулся к ней, и Эмма не смогла бы разорвать этот зрительный контакт, даже если бы захотела. Губы его изогнулись в той порочно-озорной улыбке, которую она запомнила еще с первой встречи.
– Вспомните, я говорил вам: единственное, что может разорвать наше соглашение, – ваши мольбы. Вы это и собираетесь сделать? Умолять?
Она была почти готова умолять. Хотела, чтобы он схватил ее, уложил в постель и не выпускал, и никогда больше не уходил в паб или таверну, не пил, не смотрел ни на одну женщину, не играл в азартные игры.
Он придвинулся ближе, оттолкнув в сторону еду. Положил ладонь ей на щеку, погладил пальцем скулу и заговорил:
– Я хочу тебя, Эмма. Хочу с того первого вечера. Каждую ночь мое тело пылает в преисподней, желая тебя. И каждую ночь я ему в этом отказываю. Каждую ночь страдаю. Ты попросишь? Облегчишь мои страдания?
В горле у нее пересохло. Она сильно зажмурилась, потому что не могла больше смотреть в голубое пламя, пылающее в его глазах. Это пламя скоро поглотит ее.
– Я… я не знаю.
– Не делай этого, – прошептал он. Его дыхание овевало ее губы. Он легонько коснулся их, продолжая: – Я недостаточно хорош для тебя. Ангелы не предназначены для дьяволов.
– Я не ангел, – шепнула она в ответ. – А ты не дьявол.
Слова, сорвавшиеся с собственных губ, поразили ее, но в глубине души Эмма знала, что это правда. В глубине души она с кристальной ясностью знала, что хочет его.
Люк отпрянул, взгляд его сделался прохладным, лицо сдержанным.
– На вашем месте я бы не был в этом так уверен.
Люк никогда не бывал в Эдинбурге, в этом красивом, процветающем городе. Он усмехался, видя восторженность Эммы, когда она показывала ему достопримечательности – Эдинбургский замок, собор Девы Марии и Холирудхаус.
Она провела его по улицам к отелю «Камерон» – элегантному строению с колоннадой у входа и мраморным холлом, украшенным позолоченной мебелью и хрустальными канделябрами.
Он устал от деревенских гостиниц. Та его избалованная часть, что называлась герцогский сынок, настойчиво требовала горячей ванны и обеда из пяти блюд, обитого бархатом дивана и огромной удобной кровати с шелковым балдахином.
Управляющий отелем протянул Эмме письмо. Она крепко сжимала его в руке, когда они с Люком вошли в номер. Оба молчали, пока слуги не оставили их одних.
Эмма, разумеется, не понаслышке знала, что такое роскошь. Ее отец был достаточно богатым, чтобы оставить торговлю и провести остаток своих лет, наслаждаясь неторопливой жизнью джентльмена. Он дал дочерям лучшее образование и вывозил их на светские сезоны в Лондон.
Люк расстегнул пальто, повесил его на спинку стула. Эмма развязала шляпку, опустилась в одно из позолоченных кресел и распечатала письмо.
Он вновь наедине с Эммой. Существует ли на свете более сладкая пытка?
«Определенно нет», – сухо заключил он, глядя, с какой жадностью она читает письмо.
Через несколько минут Эмма подняла на него глаза.
– От Джейн? – спросил он.
– Да.
– Как там ваш отец?
Она вздохнула.
– Все так же. Но, похоже, он с каждым днем все больше теряет интерес к жизни.
– Сочувствую. – Он помолчал и спросил: – Вы думаете, это изменится, если состояние к нему вернется?
– Надеюсь. Он любил деньги. Я думаю… – Она глубоко вздохнула и продолжила: – Подозреваю, это все, что он любил после смерти нашей матери. Он так гордился своим состоянием, тем, какие двери оно нам открывало. А когда потерял его, потерял и радость жизни – всю, до последней унции.
Люк предложил ей яблоко из тех, что лежали в вазе на небольшом буфете. Она свернула письмо, положила его на стол, с улыбкой взяла яблоко и с хрустом надкусила.
«Нет, не существует пытки слаще, чем оставаться наедине с Эммой», – решил Люк, глядя, как она облизывает испачканные в яблочном соке губы.
Он смотрел на нее, на то, как она ест, и его мужское естество вздымалось – он уже привык к этому за несколько дней, проведенных в ее обществе. Привык, но менее мучительным все это не стало.
