Однако плохо она его знает. Он наверняка хранит секреты, такие, что разрывают его на части, но ни за что их не откроет.
И все-таки он распутник. Ее муж тоже был распутником, но Люк – совершенно другой. Несмотря на изменчивый характер, смену настроений и тайны, он уже доказал, что не похож на Генри. Но можно ли считать эти небольшие отличия доказательством того, что он менее опасен для нее?
Эмма вспомнила, как Люк рассказал ей о своей вине в том, что однажды обесчестил девушку, что ее это сокрушило, а на нем никак не отразилось.
Несмотря на то что кричат Эмме сердце и тело, ни в коем случае нельзя об этом забывать.
Потребовалось пять дней, чтобы добраться до Эдинбурга. Пять дней тяжелой дороги, высосавшей из Эммы все силы. Каждый раз, когда они доезжали вечером до гостиницы, она могла только быстро пообедать, рухнуть в постель и поддаться изнеможению.
Люк вернулся со своего таинственного «дела» в Вустере улыбаясь, в игривом настроении. Кидал на нее пылкие взгляды весь вечер, а затем со вздохом объявил, что идет вниз. С тех пор каждый вечер он оставлял ее и возвращался, когда она уже крепко спала. Ложился рядом, а среди ночи Эмма просыпалась в его объятиях, зарывалась в его рубашку и снова засыпала.
Она гадала: может, он ищет женское общество, про которое говорил ей, как о своей потребности? Эмма изо всех сил старалась ничего не замечать, как обещала в тот первый вечер в Бристоле, но это давалось с трудом. Когда он уходил, внутри возникала странная пустота. С каждым днем все настойчивее в ней пробуждалось желание схватить его и не отпускать. Не позволять оставлять ее одну или прикасаться к какой-нибудь другой женщине. Эмма не хотела, чтобы он прикасался к другим. От этой мысли внутри все скручивалось узлом, который с каждым днем становился все туже, и ей казалось, что она этого больше просто не выдержит.
В последний день перед приездом в Эдинбург они остановились на ленч в южной части Шотландии, у подножья Пентлэнд-Хиллс, при дороге, которая вечером должна была привести их в город. Земля была покрыта ярко-зеленой травой, как ковром, кое-где росли более темные кусты и деревья. Округлые холмы плавно уходили за горизонт. Рядом журчал ручей, давая возможность лошадям напиться, а Эмме с Люком смыть дорожную грязь с рук и лица.
Лошади послушно паслись рядом, а Люк с Эммой расстелили плед и вытащили из двуколки корзинку с едой. Усевшись напротив друг друга, они некоторое время в дружеском молчании ели вареные яйца, говядину с хлебом и твердый сыр.
Эмма искоса поглядывала на него сквозь ресницы, а он как будто полностью сосредоточился на еде. Но узел в животе скрутился так туго, что она больше не могла выдержать ни секунды.
– Люк?
Он посмотрел на нее глазами ясными и голубыми, а не налитыми кровью и мрачными, как после целого вечера пьянства. Эмма вздохнула.
– Мм? – промычал он с полным ртом.
– Зачем вы это делаете?
Он посмотрел на нее озадаченно, проглотил и уточнил:
– Делаю что?
– Уходите вечерами из номера. Пьете вино и… и не знаю, чем вы там еще занимаетесь. – Эмма с трудом сглотнула.
– Играю в азартные игры? – услужливо подсказал он.
Эмма скрестила на груди руки, подавив дрожь. Она все еще не согрелась после дороги, а мысли о схожести привычек покойного мужа и Люка тепла не добавляли.
– Так вот чем вы занимаетесь – играете.
– У меня склонность к таким развлечениям, – протянул он и откусил от яйца.
– О, я знаю, как это бывает. – В ее тоне прорезалась горечь. – Знаю, как быстро мужчина может спустить все деньги за карточным столом.
– А-а. Бьюсь об заклад, этот урок вам преподал наш друг Генри Кертис.
– Вы не ошиблись, – сухо подтвердила она.
Люк, хмуро сведя брови, уставился на недоеденное яйцо.
– Если говорить правду, я не играл с лета, проведенного в Лондоне. – Он вздохнул. – Мое последнее пари было слишком дурацким.
– Не хотите рассказать, что случилось?
– Глупое пари между джентльменами. Не стоит приличной игры в карты.
Эмма откусила кусочек говядины.
– Ну расскажите.
Люк опустил взгляд, а когда снова посмотрел на нее, казался совсем юным, каким выглядел, когда спал. Вдобавок еще и сконфуженным.
– Я побился об заклад с лордом Рутгером, что ему потребуется от семи до десяти дней, чтобы уложить в постель миссис Уикерли.
Эмма покачала головой. Действительно, глупо.
– И сколько же ему потребовалось?
– Пять дней. – Люк на дюйм раздвинул большой и указательный пальцы. – Я ошибся вот на столько.
– И вы заключали это пари в трезвом виде?
Он расхохотался:
– Конечно, нет! Я даже не помню, как это произошло. Знаю только, что неделю спустя меня затащили в клуб – хотели доказать, что я написал свое имя в книге для заключения пари. Увы, действительно записал.
– Нет ничего хуже пьяных пари.
Он мгновенно посерьезнел.
– Вы-то откуда знаете?
– Я была замужем всего три месяца, очень беспокойных. Однажды Генри заключил пьяное пари и потерял пятьсот гиней.
Люк вскинул брови.
– И какое же?
Эмма уставилась на тарелку и начала одним пальцем катать по ней яйцо.
– Что в следующем месяце я забеременею.
Люк резко втянул в себя воздух.
– Конечно, сразу они не могли знать, выиграл он или проиграл, но через несколько недель после его смерти ко мне пришел человек, показал расписку с подписью Генри и условиями пари и потребовал либо деньги, либо доказательства моей беременности.
Она поднесла яйцо ко рту и откусила.
– Но к тому времени вы уже остались без денег и не смогли ему заплатить, – сказал Люк.
– Да.
У Люка дернулась челюсть. Он отвернулся.
– Теперь я понимаю, почему вы презираете азартные игры.
– Я их в самом деле презираю.
Люк проследил за тем, как она положила яйцо обратно на тарелку, затем посмотрел ей в глаза.
– Значит, вы не играете, – пробормотала Эмма. – В таком случае, чем же вы занимаетесь? Куда ходите?
– В таверну. Пью эль.
Она не могла на него смотреть, поэтому уставилась на свой недоеденный ленч.
– Вы там… ищете женщину? – Каждое слово пришлось буквально выдавливать.
– Нет.
Он ответил мгновенно – и словно одним махом развязал стянутый узел у нее в животе. Эмма не сдержала резкого вздоха облегчения.
Люк помолчал, затем слегка насмешливо спросил:
– А что?
– Мне не нравится думать, что вы ложитесь рядом со мной после того, как лежали с кем-то еще.
– Ревность? – негромко спросил он.
