Зря бабушка надеялась внуку сказки рассказывать, Иван Васильевич рано приобщил единственного сына к своим делам, назвал соправителем. И хотя Иван Молодой без отцова согласия и шагу не делал, все же бояр с собой считаться заставил. Ему пятнадцатый год, женить уж пора, а тут мачеха это ромейка. Что-то волновалось внутри у парня, неспокойно было. Оправдывался тем, что она латинской веры, мол, докука в Москве будет, а в действительности беспокойно было как-то иначе. Будущих младших братьев не боялся, он уже великий князь, а вот мачеху… Объяснить не мог, откуда это предчувствие беды.
Но бабушке ничего говорить не стал. Негоже мужчине к женскому плечу в слезах прислоняться. Приедет царевна, там видно будет, что за сиротку Иван Фрязин великому князю высватал.
Зоя тоже размышляла о своей миссии. Почему именно этой иконой благословил ее старец в Риме, почему именно в день Софии и после молитвы к ней прекратилась буря?
Почему столько раз срывались ее возможные браки, чтобы сейчас вдруг забросить в далекую Московию? Чем Московия отличается от всех других стран? Почему именно она выбрана в невесты московскому правителю, разве там мало своих девушек?
Почему византийская царевна должна стать правительницей Московии и какой правительницей она должна стать?
Результатом размышлений явилось неожиданное решение. Неожиданное для остальных, но только не для самой Зои.
К Мамыреву бочком подошла Настена. Девушка служила ему еще в Москве верой и правдой, с собой взял в надежде, что к будущей княгине пристроит, поскольку Настена языки знала, у нее отец купцом был, а сестра за Фрязиным замужем. Настена умная, сама пристроилась и теперь опекала царевну, как наседка цыпленка. После того как Никиша рассказал о попытке Ивана Фрязина подкупить его, усомнился Мамырев и в Настене тоже. Вдруг Никишу не удалось подкупить, а Настену удалось? Прогнала же она от себя Никишу… Нет, с этой ловкой девкой надо ухо востро держать.
– Василий Саввич, царевна с тобой говорить хочет, но так, чтоб остальные не слышали.
– С чего это? – подивился дьяк, настороженно косясь на Настену.
Та на сомнения и внимания не обратила, добавив:
– Только чтоб Иван Фрязин не знал. И присмотрщик папский тоже.
Дьяк Мамырев кивнул:
– Пусть скажет когда.
Настена быстрая, ловкая в делах, но у дьяка подозрения, что девка Фрязину служит тайно, ему все слова царевны передает.
Настена словно подслушала его мысли, сама вдруг посоветовала:
– Василий Саввич, ты бы Фрязина этого поостерегся.
– Чего это? – подозрительно прищурился дьяк. Кто ее знает эту девку, вдруг хитра не в меру?
– Скользкий он. И болтливый очень, обещания раздает и себя ставит так, словно от него что зависит. Только не верь ему, ничего он не может, разве только языком молоть.
– Так ведь и зависит. Что-то ты на своего хозяина больно сердита. Обидел, что ль?
Дьяк Мамырев схитрил, лучше сделать вид, что не принял слова девки на веру. Он и без Настены знал, что Фрязин обещать горазд.
Девка вторую часть сказанного вроде и не заметила, а на первую откликнулась:
– Вот то-то и обидно, что зависит. Наобещал в Риме столько, что половина фрязинов теперь за нами в Москву поедут. Говорил, что на Руси мехами лавки покрывают, а золотом церкви покрыты. И что государь платить будет щедро всем, кто ни приедет.
Дьяк рассмеялся:
– А ведь правду болтун баял. У Белоозера и впрямь лавки мехами покрыты, а купола соборов в Кремле позолочены. И о том, что государь сполна платить станет, тоже правда, только вот не всем, а тем, кто стоить будет.
– Все равно болтун он! – упорствовала Настена.
– Болтун, и еще какой. Я знаю, что обещал многое. Только ты сама не болтай лишнего, пусть Фрязин пока в неведении остается.
Чего угодно ожидал дьяк от Зои Палеолог – что станет на холод жаловаться, что возок богатый потребует, какой от Рима до Любека вез, что еще меха нужны и злато с каменьями самоцветными… Но только того, что услышал, ожидать не мог.
– Все ли так, царевна, нет ли в чем обиды, неудобства, нет ли пожеланий?
– Всем довольна. – Зоя вздохнула и вдруг словно с обрыва в холодную воду бросилась: – Я креститься хочу.
Сначала у дьяка внутри все похолодело, а как же обручение с Фрязиным от имени великого князя в римском храме? Потом понял, о чем она, даже горло перехватило, но на всякий случай переспросил:
– Ты латинянка, царевна?
– Была униаткой, но в Риме в латинской церкви крестили. Иначе нельзя…
В голосе столько досады, боли, словно каялась на исповеди в страшном грехе. А как подумать – в чем ее грех? Не в магометанство же перешла.
Мамырев не дал царевне мучиться, сухонькая рука легла на ее рукав:
– В том себя не вини, то не грех. А крестят тебя в Москве обязательно, перед венчанием и крестят.
Зоя дух перевела и даже выпрямилась, бровь чуть вздернулась. Дьяк мысленно усмехнулся: ишь ты, строптивая!
– Я скорей хочу!
– Не было, царевна, такого наказа от государя, чтоб тебя в пути крестить.
Но нашла коса на камень, будущая великая княгиня потребовала:
– Вон церковь. Священник там есть?
Дьяк вздохнул:
– Есть, конечно. Да только это маленькая церквушка, подожди уж до Новгорода, там крестишься, коли до Москвы терпеть невмочь.
Темные восточные глаза сверкнули (ой, гневлива государыня-то будет!).
– В Русскую землю хочу православной въехать.
Что тут скажешь? Русская земля скоро, псковитяне должны царевну на границе в устье Омовжи встречать, так договорено. Негоже, конечно, будущую великую княгиню в Юрьеве крестить, да, видно, так лучше.
– Тогда я нашего Евлампия позову, у него святости поболе будет, нежели у здешнего попа. Он на Афоне был.
– У меня иконка святых Софии и ее дочерей есть, – зачем-то сказала Зоя. – Старец ваш в Риме благословил и сказал, что мне имя София.
– Амвросий? – ахнул Мамырев.
– Не знаю, как зовут. Он с вами приехал, но обратно не едет.
– Старец на святую гору Афон отправился, через греческие монастыри пойдет.
– Если бы я знала! – досадовала царевна. – У меня в монастыре сестра Елена, привет бы ей передать.
– Жаль, что не знали, непременно передал бы доброе слово.
– Я на иконку молилась, когда буря была. Это был день Софии. Я молилась, и буря стихла. Хочу ее имя взять.
Дьяк смотрел на свою будущую государыню, широко раскрыв глаза: ай да царевна!
Потом усмехнулся:
– Епископ не знает?
– Нет.
– Сделаю все как скажешь, царевна, сделаю, – обрадовался Мамырев.
Евлампий на старца Амвросия, что благословлял Зою в Риме, не похож. Он тоже сухощавый, но темный, глаза словно уголья, а брови седые.
– По доброй ли воле решила в греческую веру вернуться, дочь моя? – Глаза старца смотрели внимательно и строго, как у ликов на русских иконах.
