Как оно могло попасть к Наташе? Не являлось ли оно ценой предательства? Не нашла ли с помощью этой безделушки путь к Наташиному сердцу хитрая, пронырливая Лушенька? Неужели и в самом деле Наташа стала ее пособницей и помогла похитить кузину?!
Марья Романовна отогнала от себя тягостные мысли, которые были сейчас не ко времени. То, что зеркальце оказалось в этой комнате, могло означать только одно: Наташа где-то неподалеку. Но как зеркало очутилось здесь, где Марья Романовна его непременно увидела бы? Случайно? Или Наташа хотела дать о себе весточку кузине? Принесла ли его она сама? Оставил его кто-то другой? Или предательница Лушенька задумалась о содеянном, раскаялась – и подложила зеркальце госпоже своей, чтобы хоть как-то напомнить ей о случившемся?
Где Наташа? Где находится сама Марья Романовна?! Неужто их завезли уже в Туретчину какую-нибудь? Но ведь это месяцы пути, разве можно столько времени не приходить в чувство? Наверное, они все-таки поближе к России! Скажем, на юге Малороссии. А может быть, и в самом отечестве?
– Жаклин, где Наташа? – спросила Марья Романовна, с мольбой глядя на француженку.
– Какая Наташа?! – вытаращила та глаза.
– Наташа Сосновская, которую похитили из родного дома вместе со мной, – настойчиво повторила Маша. – Девушка… молоденькая и красивая… у нее голубые глаза, светлые волосы…
– Вы ошибаетесь, милая Мари, – ласково сказала Жаклин. – Сюда привезли только вас. Только вы интересовали нашего господина. Сердце его трепещет только ради вас, и желает он тоже только вас.
«Она врет, – подумала Марья Романовна. – Эта хитрющая француженка врет и не краснеет! Я точно знаю! И ничего мне не скажет. Но Наташа здесь, я чувствую, я уверена в этом!»
– Жаклин, ведь вы влюблены в сего человека, – коварно усмехнулась она, – как же вы так спокойно живописуете его любовь ко мне? Неужели ничуть не ревнуете?
– На свете есть вещи посложнее, чем арифметика ревности, – с философским видом произнесла хитрющая француженка. – Я же говорила, что стала почти восточной женщиной, а на Востоке такие вещи воспринимают не так, как в квартале Сен-Жермен или на Кузнецком Мосту.
«А ведь мы, кажется, в Москве, – мелькнула догадка, и Марья Романовна встрепенувшимся сердцем почувствовала, что не ошиблась. – Иначе она не обмолвилась бы про Кузнецкий Мост… В Москве! Да ведь это дома! Но где и каким образом можно было выстроить в Москве восточное жилище? И где здесь прячут Наташу? И можно ли отсюда сбежать? Или я ошибаюсь, и это просто обмолвка?»
Она снова взглянула в зеркальце, словно надеясь найти ответ в его мрачноватой глубине.
– Вижу, вы не вполне довольны своим видом, – сказала Жаклин, и Марья Романовна подняла на нее глаза. – Вы так придирчиво себя рассматриваете… Конечно, всякая женщина без нарядного платья должна чувствовать себя весьма неуютно.
«Глупая гусыня! Что ж ты обо всех по себе судишь-то?!» – подумала Маша, но высказываться погодила: сейчас еще не настала пора переходить к открытой вражде.
– Но могу вас успокоить, – продолжала трещать Жаклин. – Для вас приготовлены такие наряды, при виде которых ваше сердце тотчас возвеселится, если только сначала вы снова не лишитесь чувств, на сей раз от восторга. Думаю, любая принцесса была бы счастлива облачиться в эти шедевры портновского искусства!
Француженка отдернула какую-то занавесь, и за ней открылась ниша, заставленная сундуками с распахнутыми крышками. Из сундуков высовывались края одежды самых невероятных расцветок, и Марья Романовна невольно ахнула, столько их было. Хватило бы на добрый десяток самых привередливых красавиц, любящих переодеваться раза по три на дню!
– Понимаю, вы удивлены, что нарядов так много, – самодовольно проговорила Жаклин, словно это изобилие было делом ее собственных рук и щедрости, – но в гареме нашего господина существует непреложный порядок: в одном и том же платье дважды показаться пред его очами невозможно, немыслимо, c’est mauvais ton![10] Сегодня мы оденем вас как белую, невинную лилию, ну а потом подберем что-нибудь посмелей. Итак…
И Жаклин принялась доставать одно одеяние за другим, словоохотливо и в то же время чуточку снисходительно, словно глупой дикарке, объясняя Маше, что и как называется и для чего в туалете предназначено.
– Первый предмет нашего наряда – вот такие шальвары из дамаста, – она показала Маше очень широкие длиной почти до щиколоток панталоны бледно-бледно-розового оттенка, обшитые серебряной парчой, изукрашенной цветами. – Как вы видите, они закрывают почти всю ногу и выглядят куда целомудренней, чем нижние юбки, которые при первом порыве ветра могут нас предательски обнажить. Ваши нежные ступни спрячем в такие вот чулочки из белой лайки, обшитой золотом. Взамен этой муслиновой сорочки мы наденем на вас гемлек, – Жаклин вынула белоснежную блузу из тончайшей шелковой кисеи, по вороту и нижнему краю украшенную вышивкой и имевшую укороченные широкие рукава. У горла оказалась пришита пуговица… вернее, ее заменял бриллиант, такой огромный, какого Марья Романовна в жизни не видела. Несмотря на эту застежку, вырез блузы никак не стягивался, и понятно было, что ни вида, ни формы груди она не скроет. И, хоть плечи в ней оставались прикрыты, выглядела сия полупрозрачная блуза куда смелей и прельстительней, чем любое, самое декольтированное европейское платье.
«Ни за что не надену, – мрачно подумала Марья Романовна. – На позорище выставляться… Нет уж!»
– Следом надобно надеть энтери, – Жаклин повертела перед ней довольно узким и, видимо, сильно облегающим фигуру камзолом из белого с золотом дамаста. У камзола этого были очень длинные рукава, и Маша, поглядев на наряд Жаклин, догадалась, что их надобно откидывать назад. Глубокий вырез и края рукавов энтери оказались отделаны золотом, пуговицы были жемчужные и бриллиантовые, через одну. – А вот этим поясом мы энтери перепояшем.
Белый атласный пояс примерно в четыре пальца шириной весь мерцал от нашитых на него бриллиантов, как снег под солнцем. Бриллиантовой же была и его застежка.
– Если станете замерзать или вздумаете погулять в саду, можно накинуть курди. – Жаклин показала что-то вроде свободного халата из белой с золотом парчи, отделанного белым с черными кисточками мехом. Такого меха Марья Романовна прежде никогда не видела, но предположила, что это – знаменитый горностай, коим украшают мантии царственных особ.
Что это там стрекотала Жаклин насчет того, что ее ненаглядный господин принадлежит к свергнутому царствующему дому? Королей вроде бы только во Франции свергали, насколько знала Марья Романовна, которая классическим образованием хоть и не блистала, но все же кое-какое представление о жизни в других странах имела. Но не может же быть владелец гарема, по всем признакам турок, еще при том и французом?!
