Подойдя к дверям, Вернер еще долго вслушивался в затихающий стук копыт.
Наконец он направился к дому, тяжело ступая, пытаясь придумать объяснения неожиданному исчезновению сына, – ведь кое-кто из гостей еще оставался.
Майкл и раньше, бывало, не ночевал дома иногда по две-три ночи. Но прошла неделя, как от него не было никаких вестей, и Вернер забеспокоился. Он отправился в Уильямсберг. Большинство из тех, кого он спрашивал о сыне, отворачивались. Через некоторое время Вернер отыскал Майкла – за игрой в карты в одном из самых низкопробных заведений на Глочестер-стрит, в том ее конце, который пользовался дурной славой. Молодого человека окружали жуткие личности – настоящий уличный сброд, лицо Майкла опухло от спиртного, заросло щетиной, одежда была мятой и грязной.
Войдя, Вернер заметил, что перед Майклом возвышается горка выигранных денег.
Он постоял немного, не замеченный игроками. Вернер знал, что избаловал сына. Так ли уж это противоестественно, если речь идет о твоем единственном ребенке? Но Вернер всегда твердил себе, что с возрастом мальчик изменится к лучшему. Оказалось, он ошибся.
Темная ярость охватила Вернера – ярость, дотоле ему не известная. Он шагнул к столу.
Увидев отца, молодой человек отпрянул. Он улыбнулся язвительной и даже жестокой улыбкой.
– В чем дело, отец?
Вернер был охвачен таким гневом, что не решался заговорить. Обретя дар речи, он сказал:
– Майкл, могу я поговорить с тобой?
Тот беспечно махнул рукой:
– Валяйте, отец.
– Наедине, если возможно.
На мгновение их взгляды скрестились. И Майкл отодвинул свой стул от стола.
– С вашего позволения, джентльмены. Я скоро вернусь.
Резко повернувшись на каблуках, Вернер вышел. Он не посмотрел, поднялся ли Майкл, но слышал его шаги у себя за спиной.
Выйдя на улицу, Вернер обратился к сыну:
– Когда ты собираешься домой, мальчик?
– Мальчик? Мне уже стукнул двадцать один год, отец. Забыли? – Майкл вздернул подбородок. От него разило вином. Он проговорил с нарочитой дерзостью: – Я раздумываю, возвращаться ли мне домой или нет. Я еще не решил.
– Стало быть, ты намерен остаться здесь и предаться беспутству? – Голос Вернера задрожал.
– В этом занятии есть много привлекательного. В конце концов, отец, я уже взрослый человек. И намерен жить так, как хочу.
– На что же ты будешь жить? От меня ты денег не получишь!
– Я могу отлично прожить и картами. Оказывается, я неплохой игрок.
– Мой сын – картежник, пропащий человек! Я не допущу этого! Какой позор!
Майкл улыбнулся еще шире.
– Вы что, отец, боитесь опозорить доброе имя Вернеров?
– Твое место в «Малверне»!
– Вы считаете, я должен пребывать там, работать, как раб, на плантации и уморить себя тяжелым трудом, как это сделала моя мать?
Вернер был так изумлен этим обвинением, что потерял дар речи.
– Твоя мать умерла от лихорадки! Если она много работала, таково было ее желание.
– В «Малверне», отец, вы – хозяин. – Теперь Майкл не скрывал насмешки. – Там ничто не делается вопреки вашему желанию.
– Это неправда! – Малкольм Вернер уже не просто гневался – он был потрясен и оскорблен до глубины души. Что побудило Майкла сказать такое? Вино ли затуманило ему голову? Или он вынашивал подобные мысли все эти годы? Вернер с мольбой протянул руку. – Не может быть, чтобы ты так думал, сынок! Прошу тебя, скажи, что ты пошутил!
Майкл с равнодушным видом отвернулся. Он достал толстую сигару и повертел ее в пальцах.
– Никаких шуток, отец. Я говорю то, что думаю.
Вернер смутно сознавал, что поблизости толпятся какие-то люди, без сомнения, внимательно прислушиваясь к их разговору. Призвав на помощь всю свою гордость, он выпрямился.
– Коль скоро ты упорствуешь в своих заблуждениях, мне ничего другого не остается, как отречься от тебя!
– Вы опоздали, отец. – Майкл жестом остановил отца. – Я сам ныне и на этом самом месте отказываюсь носить имя Вернеров.
Малкольм, не задумываясь, ударил сына по лицу ладонью, выбив у него изо рта сигару. Удар был достаточно силен, и Майкл пошатнулся, отступил на несколько шагов. В его черных глазах сверкнул огонь, кулаки невольно сжались. Он шагнул вперед, и на мгновение Вернеру показалось, что Майкл ответит ему ударом. Но молодой человек, сделав презрительный жест, повернулся и, не говоря ни слова, направился обратно в трактир.
Какое-то время Малкольм Вернер стоял, опустив плечи. Отчаяние переполняло его. Ему казалось, что он постарел за эти несколько минут лет на десять. Наконец он поднял голову. Поодаль по-прежнему толпились люди и смотрели на него. Он тоже посмотрел на них, и многие отвели взгляд. Но Вернер знал, что весть о ссоре между Вернерами, между отцом и сыном, разнесется по всему Уильямсбергу еще до полуночи.
Он устало добрел до своего экипажа и вернулся в «Малверн».
А через три дня на плантацию привели Черную Звезду. Человек, который был нанят, чтобы доставить коня, передал Вернеру записку, которая гласила:
«Сэр, поскольку я больше не считаюсь вашим сыном, я счел своим долгом вернуть ваш подарок. В ближайшее время я уезжаю из Уильямсберга.
Майкл».
Еще через несколько дней до Малкольма Вернера дошел слух о том, что Майкл действительно уехал из Уильямсберга. А через год ему сообщили, что его единственный сын погиб в море.
Теперь у него не было сына, который продолжил бы род Вернеров. Он подумывал, не жениться ли ему еще раз, чтобы произвести на свет сына, – видит Бог, множество женщин страстно желали выйти за хозяина «Малверна». Он так и не решился на женитьбу. И вот теперь он сидел здесь и напивался до потери рассудка…
Его горькие размышления нарушил робкий стук в дверь. Он поднял голову.
– Да? Кто там… кто там? – Вернер понял, что сильно пьян.
– Мистер Вернер, – прозвучал нерешительный женский голос, – могу я поговорить с вами, сэр?
Это та девушка… как бишь ее имя? Ханна Маккембридж.
– Нет! – крикнул он. – Уходите! Оставьте меня в покое!
Через мгновение он услышал ее удаляющиеся шаги и шумно вздохнул.
Что он будет с ней делать? Оставить ее здесь, у себя, не сообщив в суд или Эймосу Стричу, – значит нарушить закон. Но Вернер знал, что он ничего никому не сообщит. Не сейчас. Одна мысль об отметинах на спине девушки вызывала у него содрогание.
Ее предложение шантажировать Эймоса Стрича казалось Вернеру гадким. И в то же время он, с его чувством юмора, не мог не заметить иронии такого вымогательства.
Потом он вспомнил, какое впечатление произвели на него ее обнаженные груди, и его охватил стыд. Зачем эта девушка вдруг появилась в его жизни, нарушив ее размеренный уклад, каким бы он ни был бесцветным?
