Айше чуть улыбнулась уголком рта. «Ёзге» – «другая», «иная». Именно так.
– Ёзге сегодня будет мне прислуживать, – объявила Айше. – Она первой мне на помощь бросилась, пока вы, курицы, у стенки жались. Следуй за мной, Ёзге. Мне, пожалуй, и правда нужно к врачу за соком полыни сходить.
– Ламии разведал: Адак-ханум свое вино с обедом выпивает, потом спит. После вина с опием спать она будет куда как глубже и дольше. Без нее приглядывать за Айше станут вполглаза, следить спустя рукава. А тебе нужно будет первым делом раздобыть кинжал…
Айше отогнула угол ковра, чуть застыла в нерешительности, потом сунула руку глубже, вытянула длинный, чуть изогнутый кинжал-бебут.
– Там углубление в стене, – объяснила она. – Снаружи не видно. Только если ладонью по ковру хлопать, можно заметить.
– Но это ведь… – Бал ахнула. Пальцы сжали янтарную рукоять, погладили теплый отполированный камень. Она достала клинок из ножен.
– Тот самый, – не спросила – сказала она. К чему спрашивать то, что знаешь. Тот самый кинжал, на который, как на веретено, намотана нить их семейной истории. А теперь и судьба Айше за этот кинжал зацеплена, не размотать.
Что ж. Пусть он теперь их выведет на свободу.
– Эта сталь крепче камня, – сказала Бал и спрятала кинжал под одеждой.
Айше кивнула, потерла разбитую скулу:
– Ох, ты меня и приложила! Аж искры из глаз посыпались и зуб чуть не выбила…
– Прости, – сказала Джанбал вполне искренне. – Можешь тоже бить от души, когда момент настанет. Ну что, готова? Не передумаешь?
– Не готова. Но не передумаю.
– План хорошо запомнила?
– Да, – ответила Айше, сглотнув. «План» ее очень пугал. – Сначала нас ждет глупость, потом опасность, потом неудобство, потом то, чего я не умею, потом снова опасность, потом смертельный холод и еще немного опасности. И потом опасность всегда. Правильно я помню?
– Правильно, – вздохнула Джанбал. – Такой у нас план. Ну что, начинаем?
– Да, – согласилась Айше, открывая дверь своей комнаты. Евнух у входа почтительно поклонился, провожая ее глазами.
– Начинаем, – беззвучно прошептала она.
– Надеюсь, день будет жарким, чтобы Айше могла, не вызывая подозрений, устроить купание в бассейне. Хотя для нее это ведь целый ритуал с пятьюдесятью девушками-помощницами, ее одну в воду, наверное, не пустят зайти. Ну да там, на месте, что-нибудь придумаете. Главное – в воде оказаться…
– Купание? – Узкие глаза желтокожего евнуха, казалось, открылись чуть шире. – Но, госпожа, ведь сейчас осень…
– Были ли на твоей памяти такие жаркие осенние дни?
– Нет, никогда, но… Так неожиданно… И солнце уже к закату начинает клониться…
Айше вздохнула.
– Я не спрашиваю твоего позволения, Яльцын, – сказала она. – Я тебя ставлю в известность о своем желании. Если оно здесь, в этом дворце, еще что-то значит. Ты мне запретить не можешь, но не можешь и разрешить, я знаю. Так не стой столбом. Найди того, кто скажет да или нет.
Яльцын коротко поклонился, засеменил по двору.
Джанбал и Айше подошли к краю бассейна. Остановились, глядя на свои дрожащие, перевернутые отражения: одна – в шелковых бирюзовых одеждах, другая – в простых желтых.
Вода в реке Ешиль-Ирмак зеленоватая, непрозрачная – в глубокой части бассейна, той, что примыкала к дворцовой стене, глубже пяти-шести ладоней ничего не было видно. Там, где мельче, сквозь воду виднелась красивая мозаика на дне.
Айше не знала, в каком веке неведомые мастера выложили цветным стеклом переплетающиеся круги, строгие полосы и радующие глаз своей четкой гармонией ромбы. Дворец был старый, очень старый.
Сколько босых ног входили по этим узорам в воду бассейна? И где они сейчас? Умерли, ушли, распались на прах и кости. Вот стоят на краю две девушки, как многие сотни других девушек до них. И они – такие же, как те, прежние, но и не такие: как вода, наполняющая этот бассейн, – та же вода, но ни единая капля в ней не та, что была тогда.
Не удержать, не остановить реку, и время течет, как вода, – сквозь пальцы, сквозь прутья решетки, мимо берегов, далеко за горизонт, в великое море.
– Идут, – сказала Джанбал.
Айше вздрогнула, возвращаясь из своих мыслей, снова посмотрела на кольцо, которое крутила в тонких белых пальцах. Бронза и золото, крупный изумруд круглой огранки, несколько мелких рубинов по бокам.
– Позволишь ли взглянуть, госпожа? – низко поклонилась служанка Ёзге-Джанбал.
Потянулась и вдруг потеряла равновесие, неловкая девчонка, взмахнула руками, выбила кольцо из пальцев Айше. Почти без вплеска кольцо ушло в темную воду – и ведь как нарочно, в самой глубокой части бассейна!
Ахнул подошедший Абдулла-Хамид, сощурился Яльцын. С ними была личная служанка Адак-ханум, маленькая, невзрачная, с лицом настолько незапоминающимся, что можно было, наверное, и чадру никогда не надевать.
Айше вскрикнула от досады, отвесила нелепой дурище такую оплеуху, что у той голова дернулась. Ёзге разрыдалась, упала на колени.
– Прости, госпожа! – повторяла она снова и снова. – Прости, я такая неловкая!
Айше, сжав зубы, повернулась к евнухам.
– Все идет не так, все! – прошипела она. – Аллах совсем лишил меня своей милости! Это самое дорогое для меня кольцо – его бабушке Махидевран подарил сам султан Сулейман в знак любви.
Она топнула ногой от досады.
– Не надо мне больше никакого купания, – сказала она смотрителю гарема. – Я потрогала воду – слишком холодная. Я здесь буду сидеть и ждать, когда Ёзге мне достанет кольцо. Виновата – сама пусть и ныряет.
– Умеешь плавать? – Абдулла-Хамид обернулся к сжавшейся на краю бассейна служанке. Та неуверенно кивнула.
– Ну так ныряй! – прикрикнул на нее Яльцын. – Чего ждешь? Ищи кольцо госпожи, а не найдешь – ох, как пожалеешь!
Напугал девчонку так, что она прыгнула в бассейн как была – и в одежде, и в чадре. Ушла на дно, через несколько мгновений вынырнула, вся облепленная мокрой тканью.
– Буду искать, госпожа, – пролепетала она, неловко загребая руками, чтобы удержаться на поверхности. – Прости меня ради Аллаха. Там темно и ничего не видно, но я непременно найду!
И она снова ушла под воду.
Айше кивнула, уселась на скамью у бассейна с явным намерением дождаться, пока девчонка добудет кольцо. На этот раз та пробыла под водой чуть дольше, но опять вынырнула с пустыми руками.
– Если я не нужна… – поклонилась служанка Адак-ханум, – мне нужно быть в покоях, когда проснется госпожа. Ее нельзя будить, но я не могу надолго отлучаться.
