Она и требовала, и угрожала. Она вбила себе в голову разыграть по отношению к Томми добрую крестную мать и легко не сдавалась. Кроме того у нее были личные соображения выбрать Томми, а не Этту. Томми, как мужчина, будет наблюдать за шофером, и внушать почтение жандармам, официантам и метрдотелям в гостиницах, потому что, хотя Клементина не боялась ни черта, ни человека, но тем не менее приписывала больше значения мужчине.
С Эттой будет совершенно иное. Этта наденет с величайшим изяществом в мире вуаль и перчатки; но все хлопоты падут на Клементину. Здесь и была разница между Клементиной и эмансипированной женщиной вообще. Она не придерживалась теории о равенстве пола, которое, по женской логике, означает превосходство женщины. Обстоятельства избавили ее от зависимости от другого пола, но она смотрела на эмансипацию не очень благосклонно. Она была убеждена в полезности мужчин в этом грубом мире, поэтому она предпочитала взять с собой Томми. Она заявила ему со своей обычной резкой манерой:
— Вы прибегаете сюда и днем и ночью, Клементина — туда, Клементина — сюда… Когда же вы мне понадобились, вы сейчас же сослались на свои предрассудки, гордость и самолюбие и не желаете помочь мне.
— Мне очень жаль, — смиренно покаялся Томми.
— Я знаю, в чем дело, — обратилась Клементина к женской хитрости. — Вы бы ни минуты не колебались, если бы я была хорошенькой, изящно одетой женщиной, но вы боитесь осрамиться, поехав с таким безобразным чучелом, как я.
Томми вспыхнул, как может краснеть только зеленая юность; он подскочил и схватил ее за кисти рук, невольно в пылу негодования причиняя ей боль.
— То, что вы говорите, отвратительно, и вы должны сами стыдиться. Я был бы самым неблагодарным негодяем на свете, если бы думал что-нибудь подобное. Я бы хотел поколотить вас за такие вещи.
Он отбросил ее руки и помчался на другой конец студии, оставив ее с онемевшими кистями и новым обвинением на губах.
— Я к вашим услугам, если действительно думаете, что я могу быть вам полезен, — заявил он полным достоинства голосом.
— Я не желаю от вас никакой жертвы, — фыркнула она.
После двух или трех минут размышления Томми разразился хохотом.
— Я неблагодарная свинья и последую за вами на край света. Дорогая старая Клементина, — серьезно продолжал он, положив свою руку к ней на плечо, — простите меня.
Тридцатипятисильный мотор уносил все дальше и дальше счастливую пару. Это было в разгаре лета. Над ними сияло голубое небо, а белая дорога тянулась бесконечной лентой. Освежающий ветер очищал им легкие и заставлял усиленно работать их пульс. Тут и там огромные чинары по бокам дороги образовывали бесконечные зеленые аллеи. Они проезжали мирные, сожженные солнцем деревни с кричащими детьми и улыбающимися женщинами на пороге домов.
Многие занимались стиркой белья на ручье; девочки со свиными хвостиками вместо кос весело отвечали на воздушные поцелуи Томми; мужчины отрывались от забора посмотреть на проезжающих.
Автомобиль — целое событие во французских деревнях, все жители сбегались к их экипажу, дивясь на англичанина-шофера, стоявшего у радиатора как каменное изваяние. Хороши были завтраки в каком-нибудь забытом городке, где после поданных в мгновение ока омлета, котлет, цыплят и фруктов, они любили пить кофе в каком-нибудь сонном садике, наблюдая окружающую жизнь. Затем дальше и дальше много готических церквей, башен, зеленых садов.
К вечеру они прибыли в большой город, где решили заночевать. Автомобиль подъехал к крыльцу отеля, вышли хозяин и улыбающаяся хозяйка и приветствовали гостей. Мужчины в зеленых передниках, исполняющие за обедом должность лакеев, а утром горничных, взяли багаж и указали путешественникам чистые уютные комнаты. Когда спала полуденная жара, они решили осмотреть город.
Старинный город с домами раннего ренессанса, кафе, муниципальным театром, биржей, городским отелем, фонтаном и памятниками. После обеда, выпив кофе на тенистой террасе, — во Франции нельзя обойтись без кофе и табаку, — они отправились спать, очарованные прекрасной страной.
Они составили следующий маршрут: Булон, Аббвиль, Боне, Сенс, Тоннерр, Дижон и через Кот д'Ор в Авиньон. Там перед ними были открыты все дороги Франции. Для них все было ново: свобода, нравы и обычаи.
Для Клементины синонимом Франции был Париж; не город Монмартра и бульваров, а мрачный Париж студий, холста и кистей.
Для Томми Париж был Парижем юного художника-туриста: Лувр — музей бессмертных произведений, Люксембург — Пантеон, который обессмертил Пуви де Шаванн. Но о настоящей Франции они ничего не знали и смотрели на все изумленными глазами. По истечении нескольких дней Клементина ожила; новая жизнь забилась в ее венах. Она бросила свою обычную манеру говорить. Она стала моложе. Всем распоряжался Томми.
— Я поехала, чтобы быть леди, — говорила Клементина, — а не разыгрывать старую деву-тетку около маленького мальчика, которому надо покупать конфеты.
По этой причине Клементина не ударяла палец о палец; обо всем заботился Томми со своим невозмутимо-важным видом юного британца. Он забыл жертву, принесенную собственному самолюбию, забыл с беззаботностью двадцати лет, что его личный доход свелся к фунту в неделю, он всецело наслаждался настоящим и предавался розовым мечтам о будущем.
Он был горд своим вновь открытым талантом компаньона и по-мальчишески дурачился.
— Вы довольны, что я забочусь о вас?
— Для меня ново само ощущение, что обо мне заботятся.
— Но оно не кажется вам скверным?
Он устраивал в углу автомобиля для Клементины сиденье из одеял и пледов.
Клементина кивнула. Ей начинало это очень нравиться.
Когда они переехали Рону и вдали показалась Vienne[6], Томми восхищенно воскликнул:
— О Клементина, останемся здесь на неделю.
Часом позднее, когда они остановились на мосту, соединяющем Vienne с маленьким городком Сент-Коломб и прониклись красотой места, Томми повторил свое предложение:
— Клементина, останемся здесь навсегда.
Клементина кивнула головой. И они любовались широкой голубой рекой, плавно текущей между покрытыми лесом горами, с которых сбегали мириады людских жилищ; как часовой на страже, высился старинный замок Fort de la Bâtie[7], под ним гнездился город с византийскими башнями и черепичными кровлями, готическим шпилем собора, заслоенного пилонами моста, зеленеющей набережной и крепостью Сент-Коломба, залитой полуденным солнцем. Вниз по течению тихо подымалась, под отливающим золотом парусом, баржа. Несколькими минутами позднее, проходя под тенью гор, парус окрасился в новый цвет, который Томми назвал коричневой мечтой. Отсюда легко заключить, что Томми становился поэтом.
