Никто не поверит, что она, дочь знаменитого отца, разбирающаяся в живописи, да еще и проникшая в замок под видом камеристки, не преступница.
— Но мне придется пойти на такой риск, — сказала Темпера вслух.
Первым делом следовало выбрать подходящий момент, чтобы обыскать спальню лорда Юстаса.
К счастью для нее, у лорда Юстаса, в отличие от других джентльменов, не было с собой личного камердинера.
Темпера слышала, как мисс Бриггс и мисс Смит обсуждали мужскую прислугу, и если у лорда Холкомба и сэра Уильяма были свои камердинеры, лорда Юстаса обслуживал один из лакеев.
Учитывая это обстоятельство, она могла точно определить момент, когда можно будет обыскать комнату лорда Юстаса.
Когда герцог и его гости ужинали дома, ужин для прислуги подавали до того, как в столовой сервируют стол для господ. Когда же господа ужинали где-нибудь еще, прислуга садилась за стол, как только они уезжали.
Это устраивало повара, который был рад иметь свободный вечер при каждом удобном случае, и Темпера знала, что едва экипажи отъедут от подъезда, как вся мужская прислуга устремится в свою столовую и усядется за сытный ужин.
Вот тут-то она и проскользнет в башню и постарается найти украденного ван Эйка.
Оставалось еще полчаса до того, как пора будет одевать мачеху перед отъездом.
Тем временем Темпера изо всех сил старалась представить себе, где бы лорд Юстас мог спрятать картину.
Он поступил разумно, похитив миниатюру. Холст размером десять на восемь с половиной дюймов легко спрятать. И тут она вспомнила рассказ отца об ужасной краже в одной из галерей в Риме.
Похитители вырезали из рам несколько полотен и вынесли их из галереи. Следующей их задачей было незаметно вывезти картины из города.
Сэр Фрэнсис рассказал ей о разных способах, которыми пользуются воры.
— Полиция знала кое-что о приемах этих мошенников, они обыскивали багаж всех пассажиров поездов в поисках сундуков с двойным дном и пакетов, где могли уместиться свернутые в трубку полотна.
Темпера слушала с интересом.
— У одного была трость, внутри которой можно было скрыть плотно свернутое полотно. Другой сильно хромал, поскольку его нога была обтянута холстом от колена до щиколотки.
Темпера засмеялась.
— Их всех поймали, папа?
— Думаю, почти всех, — отвечал сэр Фрэнсис. — Но труднее всего оказалось обнаружить украденное полотно, которое человек прикрепил прямо к голой спине. И еще одно, которое другой человек спрятал в своем цилиндре. — Он с улыбкой добавил: — Ему бы удался этот трюк, но один из полицейских заметил, что, когда этого типа остановила какая-то дама, чтобы спросить дорогу, он не приподнял цилиндр. — Сэр Фрэнсис засмеялся. — Столь неучтивый поступок обошелся ему в десять тысяч фунтов — столько стоила картина, — и в семь лет тюрьмы!
«Надо заглянуть в цилиндр лорда Юстаса», — подумала Темпера.
Он мог засунуть полотно еще и под ковер или спрятать за другой картиной, висевшей у него в комнате, до тех пор, пока он остается в замке.
— Опытный вор, — говорил сэр Фрэнсис, — редко пользуется шкатулками с замком — это слишком явно, а бриллианты легче всего спрятать в книжном переплете.
Лорд Юстас похитил не бриллианты. Но «Мадонна в храме» была такой маленькой, что ее можно было спрятать в сложенной газете или засунуть в рамку с фотографией.
Темпера мысленно составила список всех мест, которые следовало обыскать, и ее беспокоила только то, хватит ли времени на поиски, пока прислуга сидит за ужином.
— Ты что-то слишком задумчива, дорогая, — сказала леди Ротли, когда Темпера ее причесывала.
— Стараюсь сделать тебя еще красивее, матушка.
— Вечер будет чудесный, — мечтательно произнесла леди Ротли. — Я в этом уверена.
Проспав час, она вышла из депрессии и теперь просто сияла в предвкушении развлечений.
Темпера почти завидовала ей. В своем белом платье она казалась спустившейся с неба на облаке.
— Сегодня ты всех затмишь, матушка! — воскликнула Темпера, подумав при этом не окажется ли нынешний вечер последним, какой мачехе суждено посетить.
Быть может, завтра или послезавтра им придется с позором бежать в Англию, чтобы укрыться в доме на Керзон-стрит.
А что они станут делать дальше?
Но Темпера тут же решительно сказала себе, что такого случиться не должно. Она должна спасти их обеих, и странным образом, у нее было чувство, что отец помогает ей и направляет ее.
Ей казалось, что он стоит рядом. Когда мачеха спустилась вниз и Темпера готовилась услышать шум отъезжающих экипажей, она начала молиться, как не молилась никогда раньше.
— Помоги мне, папа, не дай мне ошибиться. Подскажи, где спрятана картина, — проговорила она вслух.
Темпера так любила «Мадонну в храме», что была почти уверена: ей удастся ощутить исходящие от нее флюиды, так что не придется тратить время на бесплодные поиски.
Однако она ужасно нервничала, пальцы у нее похолодели, ее била дрожь.
Даже в комнате мачехи до нее долетали голоса и смех из гостиной. Они, наверно, решили выпить по бокалу шампанского перед отъездом.
Перед глазами Темперы стояла матушка, изысканная, прекрасная, в белом платье, и ревниво следящая за ней своими зелеными глазами леди Холкомб.
Леди Барнард, наверно, как всегда, мила и приветлива, а граф не спускает с мачехи своих темных выразительных глаз и уже, вероятно, начал говорить ей изысканные комплименты, которые звучат в его устах так искренне.
А что делает в это время герцог?
Этот вопрос огненными буквами вспыхнул в ее сознании. Тоже восхищается мачехой, соперничая с графом ради ее улыбки и взгляда голубых глаз?
Где-то глубоко в груди Темпера ощутила острую боль, как от удара кинжалом.
«Я ревную! — честно призналась она себе. — Нельзя быть настолько глупой, чтобы ревновать к мачехе!»
Она могла видеть себя в зеркале, свое скромное черное платье, бледное лицо в обрамлении темных волос.
Кому придет в голову смотреть на нее, когда рядом с ней мачеха сияет, как солнце… золотое и великолепное, как изображал его Тернер?
Ей казалось, что она все еще слышит голос герцога, и хотя она пыталась приписать это своему воображению, боль не проходила.
Она заставила себя думать о том, что ей предстояло сделать. Ради него, а не только ради себя и мачехи.
Как можно допустить, чтобы он утратил что-то, столь для него дорогое? Как может картина, говорившая с ним на ему одному понятном языке, попасть в чужие руки, достаться кому-то, для кого важна ее стоимость, а не красота?
— Я верну ее! Это мой долг! — прошептала Темпера.
