Она подошла к креслу у камина и села.
– Присядь, Рене, радость моя, и расслабься. – Она призывно похлопала ладонью по сиденью рядом с собой. – Доверь мне свои нечестивые планы в отношении девочки. Я сразу хочу поставить тебя в известность, что цена у меня твердая и я ее не изменю, какой бы красотой ни обладало очередное милое создание.
Он положил ей руку на колено.
– Моя высокомерная Генриетта, уж не думаешь ли ты, что я в состоянии потребовать ростовщические проценты с той, которая мне так дорога? – Он поднес к губам ее руку и поцеловал ладонь. – Мы же любим друг друга, верно? Если бы ты согласилась, я женился бы на тебе и увез далеко-далеко.
Генриетта от всего сердца рассмеялась – настолько несуразным было это предложение. Дюбуа не удержался и присоединился к ней.
– Рене, неужели ты увезешь меня вот от этого? – Она небрежно повела рукой вокруг. – И куда же ты меня заберешь? Неужто на свой жалкий корабль? Ха! Причина жениться на мне у тебя одна – запустить свои жадные лапы в мои деньги. Я, между прочим, женщина богатая, а ты, Рене, нищий.
– Нищий, куда тут денешься, – согласился капитан.
Ему нравилось пикироваться с Генриеттой. Она мгновенно могла преобразиться или в дикую кошку, или в веселую шалунью. Голова у нее работала что надо, и уж если она чего-то хотела, то вцеплялась в желаемое мертвой хваткой. Их игривые пререкания распаляли желание в них обоих, ожидающих того неизбежного момента, когда она проведет его в свой будуар. Рене Дюбуа оставался единственным клиентом Генриетты. Она не брала в расчет Калеба Каллагана, большого либерала и крупного дельца, которому лишь хотелось произвести впечатление на своих приятелей – таких же богачей, как и он сам. Все они занимались поставками сахара и ананасов с Гавайских островов. Каллаган отвалил десять тысяч долларов наличными за право наслаждаться ее прелестями.
– Итак, сколько же ты хочешь за крошку Андрию?
Рене с задумчивым видом погладил свою эспаньолку:
– Дай подумать.
Генриетта, продолжая мило улыбаться, начала прикидывать. Если Каллаган за нее без раздумий выложил десять тысяч, то сколько же он заплатит за прелести молоденькой девственницы? Пятнадцать тысяч? Да нет, это просто ничтожная сумма! Двадцать, а то и все двадцать пять тысяч долларов!
Рене, поставив бокал на стол, положил руки ей на плечи.
– А что ты скажешь, если я предложу продать девчонку прямо сейчас, с ходу?
– Да ты спятил! Она может принести мне целое состояние!
– Любая собственность в конце концов обесценивается, – напомнил ей капитан. – Особенно та, что из плоти и крови. Конечно, ты получишь за девчонку неплохие деньги, пустив с молотка ее девственность. Но в следующий раз она уже не будет девственницей, верно? И что ты будешь продавать тогда? Она, конечно, сохранит свою красоту, и мужчины не будут жалеть денег, чтобы обладать ею, но с каждым разом вкус новизны притупляется. Могу дать голову на отсечение, что через пару месяцев она будет приносить тебе столько же, сколько любая из твоих шлюх. Они же у тебя все милашки. Вот и подумай, дорогая, сколько заплатит какой-нибудь богач за право стать первым и единственным мужчиной, наслаждающимся прелестями юной красавицы.
Генриетта лихорадочно соображала. Если Калеб Каллаган отвалит двадцать или двадцать пять тысяч за то, чтобы попробовать девственницу, сколько же он заплатит за возможность забавляться с ней у себя дома? Он же мормон. У него уже есть две жены, и обе, между прочим, изрядные потаскухи. Он вполне может позволить себе третью. Ходят слухи, что Каллаган несметно богат.
У Генриетты загорелись глаза, и тоном, не терпящим возражений, она сказала:
– Мы попросим за девицу двести тысяч долларов!
Дюбуа, уже привыкший к тому, что в Сан-Франциско может быть всякое, тем не менее ахнул.
– А не слишком ли? Кто, скажи на милость, даже в этом Содоме отдаст двести тысяч монет за женщину, пускай даже девственницу? Да это просто нелепица!
Француженка обвила рукой шею капитана и, ласково перебирая пальцами густые волосы у него на затылке, чмокнула в подбородок.
– Дорогой, предоставь все твоей малышке. – Она одарила его хитрой улыбкой: – Если я сумею провернуть эту сделку, то будет только справедливо разделить прибыль из расчета восемьдесят процентов мне, а двадцать тебе. Что скажешь?
Дюбуа притворился, что раздумывает над ее предложением, хотя на самом деле уже принял решение. Сорок тысяч долларов превосходили его самые смелые ожидания.
– Ну, Генриетта, одно слово – мягко стелешь, да жестко спать, – заметил он, отнюдь так не думая. – Я слишком хорошо знаю, чем заканчиваются все поединки с тобой. Пусть будет по-твоему. Двадцать процентов меня устроят.
Генриетта рассмеялась низким, хрипловатым смехом и спустила с плеч платье, открыв великолепные груди, все еще высокие и крепкие, с сосками, похожими на две перезрелые земляники.
– Тогда, может быть, мы скрепим нашу сделку под одеялом? – застенчиво потупив глаза, прошептала она.
Дюбуа положил руки ей на плечи, склонился к соскам и принялся легонько покусывать их. Генриетта прогнулась назад и застонала от наслаждения. Капитан опустил платье еще ниже, и оно скользнуло на пол к ее ногам. Под платьем ничего не было, кроме двух подвязок из черных кружев. Ловко отправив их следом за платьем, Дюбуа начал страстно целовать роскошное тело женщины.
– Рене! – воскликнула Генриетта. – Я хочу твою прелесть! – Ее рука скользнула вниз. – Боже, какая сила, Рене! Я…
Договорить она не смогла, потому что капитан Дюбуа подчинился желанию дамы и дал ей то, о чем она так просила.
Первая неделя в Сан-Франциско стала для Андрии и Ли огромной радостью. Их поселили в лучшие апартаменты из двух комнат неподалеку от кабинета мадам. Внутреннее убранство комнат поражало чрезмерной чувственностью, которая, однако, не переходила в вульгарность. Атласная обивка мягкой мебели была присобрана по краям, образуя кокетливые оборочки, балдахин над кроватью Андрии напоминал взбитые сливки на свадебном торте, который Андрия видела на картинке в какой-то книжке. Все было выдержано в белом и нежно-розовом тонах.
– Именно таким я и представляла себе будуар французской куртизанки, – заметила Андрия. – Я даже начинаю чувствовать себя француженкой!
Она надменно вздернула головку и, покачивая бедрами, плавно прошлась по комнате.
– Замечательно! – сказал кто-то по-французски у нее за спиной.
Андрия, не знавшая, что выступает перед публикой, стремительно повернулась к двери и в растерянности прижала руку ко рту.
В комнату величественно вплыла Генриетта Д’Арси, за которой следовала целая свита служанок, нагруженных охапками шелкового и атласного нижнего белья, всевозможных платьев и другими предметами женского туалета.
