Чтобы ее не узнали, она предусмотрительно накинула темный плащ и спрятала свои слишком заметные волосы с рыжеватым отблеском под косынку из тонкого шифона темно-голубого цвета, такого же оттенка, как и голубой цвет на картине ван Лу, которая висела теперь в Голубой гостиной нового дома графа.
Похоже, что граф с нетерпением ждал ее, поскольку вышел ей навстречу в тот самый миг, когда она вошла в парадную дверь. Увидев ее наряд и особенно голубую косынку, он радостно улыбнулся.
Слуга готов был помочь Дарсии снять плащ, но граф сделал это сам и, когда она осторожно, чтобы не растрепать элегантно уложенные на затылке локоны, сняла косынку, сказал:
— Я боялся, что в последнюю минуту что-то может вам помешать приехать ко мне
— Как видите, я здесь, — откликнулась на его слова Дарсия, не сумев скрыть радость в голосе.
Они прошли в гостиную, и граф сказал:
— Впервые вижу вас одетой по-настоящему модно; как я и предполагал, это вам очень к лицу.
Действительно, Дарсия долго решала, как ей одеться.
Она хотела, чтобы граф видел в ней профессионального агента по продаже предметов искусства и хозяйку Роуз-Коттедж, поэтому считала простенькие платья ее школьной поры вполне подходящими. Но сегодня вечером ее душа восстала против здравого смысла.
Часть платьев, приобретенных в Париже, Дарсия отвергла сразу, понимая, что они уместны лишь на балу, но у нее были и другие, несколько более скромные, но тоже несущие на себе отпечаток парижского шика и элегантности.
В конце концов она выбрала платье, которое маркиза посоветовала ей для первого выхода в свет. Оно было белым, сквозь украшавшие его изысканные и дорогие кружева была продернута узкая бархатная лента того же небесно-голубого цвета, что привел в восторг графа на картине ван Лу.
Платье подчеркивало ее тонкую талию и открывало белоснежные плечи, выглядывающие из пены кружев.
От матери Дарсии остались великолепные украшения, да и отец подарил ей достаточно драгоценностей, но она решила, что лучше обойтись без них, чтобы еще больше не разжигать любопытства графа.
Дарсия надела лишь тонкую бархотку с искусно выполненным миниатюрным портретом матери. Миниатюра была в эмалевой оправе с небольшими бриллиантами.
Как она и думала, граф сразу же обратил внимание на медальон.
— Какое великолепное обрамление у этой миниатюры, — сказал он, протягивая Дарсии бокал шампанского.
Она машинально поднесла руку к шее.
— Вы имеете в виду оправу? — наивно спросила она.
— Я говорю о вашей прелестной шейке, — ответил он.
Она покраснела, потому что не привыкла слышать от него комплименты, а он сказал:.
— Думаю, мне не стоит говорить вам, что вы выглядите великолепно. Ваш облик — само совершенство, как и все, что связано с вами.
Чтобы скрыть смущение, Дарсия стала разглядывать комнату.
— Вот картины, которые я всегда мечтала увидеть! — воскликнула она.
— Почему вы не скажете, что мечтали увидеть меня? — — спросил граф. — Вам должно быть стыдно за то, что вы пренебрегали мною все это время, и я жду, что вы компенсируете это особенной добротой ко мне сегодня.
— Я надеюсь компенсировать свое невнимание часами-игрушкой, которые непременно вызовут ваше восхищение.
— Всему свое время, — сказал граф. — Сейчас я радуюсь тому, что могу любоваться вами.
Дарсия была удивлена его необычным поведением, но объяснила это тем, что они встретились в другой обстановке, просто как мужчина и женщина, собирающиеся вместе пообедать, и, не занятые вопросами строительства и оформления, имеют право проявить интерес друг к другу.
Обед был объявлен, они прошли в столовую. Дарсия огляделась: в этой комнате не было ничего примечательного, за исключением картин, принадлежавших кисти выдающихся мастеров прошлого века.
— Мне хотелось бы еще показать вам чудесного Гейнсборо, — сказал граф, — но это в другой комнате, а мы не должны задерживаться, чтобы не заставлять вашего друга ждать нас.
— Да, конечно, — согласилась Дарсия. Желая доставить ему удовольствие, она перевела разговор на лошадей, потому что знала: хотя сейчас все внимание графа приковано к строительству, первое серьезное увлечение, бесспорно, продолжало играть важную роль в его жизни.
Ее отец держал скаковых лошадей везде, где бы они ни жили, поэтому Дарсия довольно много знала об этом предмете, чем весьма удивила графа.
— Вы так хорошо разбираетесь в скаковых лошадях! — воскликнул он. — Неужели вы занимаетесь и этим?
— Помните наш разговор, когда мы любовались видом с вашего холма? Я сказала тогда, что нам принадлежит не только то, чем мы владеем.
— Я понимаю, — сказал он. — Я и сам всегда это чувствую.
Граф немного помолчал, а потом добавил:
— На днях один человек спросил меня, почему бы мне не купить Венеру Боттичелли. Но ведь каждый раз, когда я бываю во Флоренции, я хожу смотреть на нее и знаю, что она принадлежит мне.
— Я чувствую то же самое.
— Вы бывали во Флоренции? — воскликнул он удивленно.
— Несколько лет назад.
Она вспомнила виллу, которая принадлежала отцу, пока не надоела ему, и прекрасную флорентинку, обществом которой он наслаждался, пока и это ему не приелось.
«Неужели любовь всегда так недолговечна?» — подумала Дарсия.
— Вы что-то затосковали, — неожиданно сказал граф. — Я никогда раньше не видел выражения грусти на вашем лице.
— Откуда вы знаете, что я чувствую в этот момент?
— У вас очень выразительные глаза, Дарсия, — ответил он, — и вы знаете, что нам часто не нужно слов, чтобы понять друг друга.
— Да, вы правы.
— Я многое понимаю в вас, — продолжал он, — и поэтому меня расстраивает, что между нами существуют барьеры, которые я не могу преодолеть, а вы до сих пор не хотите довериться мне.
Дарсия улыбнулась:
— Может быть, когда-нибудь позже.
— Ненавижу полуобещания! — резко сказал граф. — И мне не нравится, что я никогда не могу быть уверен, что увижу вас снова.
— Я всегда возвращаюсь, как та монетка из пословицы, — отшутилась Дарсия.
— Совсем неподходящее сравнение, — возразил граф. — Вы больше похожи на светлячка в темноте или, может быть, на звезду, мерцающую в ночном небе. Ваши глаза воодушевляют и окрыляют меня.
— Им и вправду дана такая власть над вами? — поддразнила его Дарсия.
— Еще совсем недавно я ответил бы отрицательно, — сказал граф. — Но теперь, ближе узнав вас, я говорю — да.
От того, как он произнес эти слова, у Дарсии перехватило дыхание, и сердце в груди замерло.
Время пролетело незаметно. Им было о чем поговорить, над чем посмеяться. Но они торопились успеть на встречу и не стали смотреть картины в других комнатах.
