Сверкающая молния избавления вырвала из груди Флёр хриплый крик, который она так долго сдерживала. Дрожа всем телом, она испытывала безграничный экстаз. Языки пламени сомкнулись над ней. Да, он ее погубил, но — ради всех святых! — какая же это была прекрасная смерть!
Нежное дыхание, овевавшее ее грудь, и губы, игриво, бродившие по ее шее, привели Флёр в себя и одновременно вызвали у нее удивление.
Нет, она не мертва! Наоборот, воспринимает жизнь с новой, обостренной чувствительностью. Твердое мужское естество, прижимавшееся к ее шелковистому бедру, свидетельствовало о том, что муж отложил до лучших времен удовлетворение собственного желания. Чтобы доставить ей новую волну сладострастия или доказать, что она не более чем воск в его руках?
Чего только она не наговорила ему, чего только не наделала! Краска стыда залила ее щеки, но она напрасно пыталась высвободиться из его крепких рук.
— Э, нет, дорогая моя! Я хочу, чтобы ты оставалась со мною до утра. Мы ведь только начали, ты еще со мною не расплатилась…
Растерянная, глядя на себя словно, со стороны, Флёр поняла, что этого человека она может днем искренне ненавидеть, а ночью страстно любить; что ее голова и ее тело могут иметь весьма различные желания и что между мужчиной и женщиной существуют такие отношения, о которых она раньше не имела ни малейшего понятия.
Итак, Флёр снова позволила ему втянуть себя в любовную игру. Их столь трудные в течение солнечного дня взаимоотношения преобразовывались под светом луны в язык поцелуев и проявлений страсти. То, что было задумано ее гордым супругом как демонстрация силы, как насилование и разрушение ее воли, стало вновь, словно по волшебству, слиянием двух существ, которые по прихоти природы с абсолютной точностью подходили друг другу.
Слова священника скользили мимо сознания Флёр, их смысл она не схватывала. Однако вид у нее был такой, словно она самый благочестивый человек из всех присутствующих. Флёр стояла на коленях около мадам де Гонди, ее светлые волосы прикрывала тонкая кружевная косынка, а руки были смиренно сложены на дорогом молитвеннике. Никто не мог бы усомниться в том, что она слушает мессу с величайшим вниманием.
Но как можно сосредоточиться на мессе, если тело еще трепещет от отголосков сладострастия, пережитого прошедшей ночью; если фиолетовые тени изматывающей битвы любви придают глазам особую глубину, а губы, кажется, еще хранят следы горячих поцелуев. Нужно ли исповедоваться в том, что испытано такое неизъяснимое блаженство? Требует ли это покаяния?
Флёр склонила голову на скрещенные руки и каждый момент ожидала, что ее вот-вот поразит карающая десница Божьей справедливости. Ведь вовсе не христианские чувства наполняли ее душу. Страсть, ненависть, сладострастие и неуемная жажда мести, тоска по чему-то невыполнимому — все это так далеко от кротости, отличающей истинно благородную даму.
Ее смятение отражалось только в глазах, и Флёр старательно прикрывала их полуопущенными веками. Разумеется, она не могла поискать глазами того, от кого утром, когда она проснулась, остался только отпечаток головы на подушке. Видимо, он ушел из ее покоев совсем рано.
Флёр не знала, радоваться этому обстоятельству или сердиться. С одной стороны, его уход избавил ее от того презрения, которое он постоянно выражал ей и которое после прошедшей ночи было бы ей особенно неприятно. С другой стороны, ей казалось непорядочным, что уходя он даже не попрощался.
Впечатление, что с ней обошлись, как с продажной девкой, усиливалось ощущением стыда от собственной поразительной несдержанности. Чувство справедливости не позволяло Флёр взваливать всю вину за произошедшее только на мужа.
Впрочем, как она могла защититься от его агрессии? Ведь только благодаря его изощренному искусству в любовных делах Флёр полностью была охвачена огнем сладострастия, хотя по-прежнему и не уважала человека, который доставил ей минуты такого наслаждения. Заключительная речь перед судом своей совести, которую держала она в свою защиту, завершилась утренним благословением придворного капеллана, и Флёр вместе с другими верующими захлопнула молитвенник.
Она, как и все остальные придворные, покидала часовню, стараясь при этом не наступить на колоссальных размеров юбку мадам де Гонди, скроенную по последнему крику моды. Виола де Монтень, чьи дружественные чувства к графине Шартьер остались без изменений, сделала одно из своих язвительнейших замечаний:
— Вы не находите, что наша мадам выглядит в этой черной парче как ходячая бочка дегтя? Одному Богу известно, что хорошего находят люди в этих испанских нарядах. Вот я, например, и не подумаю прятать грудь под вышитый шелк, да еще и класть себе на шею настоящий жернов из белых кружев. Впрочем, такое обделенное природой существо, как наша строгая наставница, конечно, способно захотеть казаться еще тучнее, чем она есть на самом деле. Что вы на это скажете?
Отвечать Флёр не пришлось, ее избавил от этого Пьеро Строцци. Подойдя к дамам, он свойственным ему театральным жестом взмахнул шляпой, на которой было столько перьев, что их хватило бы на полдюжины павлинов.
— Дорогие дамы! Вы вносите дыхание весны в хмурое осеннее утро! Позвольте сказать, что я очарован вами!
— Мы страшно спешим, сеньор! Всего вам наилучшего! — Графиня Монтень потянула свою спутницу за руку и испустила вздох облегчения, когда Пьеро остался позади. — Неужели этот петушок с его пестрым оперением не действует вам на нервы, Флёр?
— Нет, с чего бы? В пестрый костюм одет умный человек, да и королева очень ценит своего кузена, хотя я и нахожу его забавным!
— Забавным? — повторила ее спутница и возвела глаза к небу. — Ну как же можно находить забавным такое ничтожество, если ваш муж — доблестный рыцарь в черном? Хотела бы я знать, что бродит в вашей головке, моя дорогая подружка.
Флёр сделала вид, что не расслышала слов «ваш муж».
— О ком вы говорите, дорогая моя?
— О вашем супруге, конечно! О ком же еще, Боже правый? Половина всех придворных дам в трансе с тех пор, как он обвенчался с вами. И в первую очередь, разумеется, Диана де Пуатье. Когда-то она его с пренебрежением отвергла, поскольку королевская власть победила над шармом простого графа, но, поверьте мне, в глубине души она сожалеет об этом шаге, продиктованном голым рассудком. Конечно, пока не было другой дамы, прибравшей его к рукам, Диана была вполне довольна. Она уже много лет наслаждается ролью недоступной богини, и тот факт, что более молодая дама торжествует победу там, где Диана до сих пор безраздельно господствовала, ей сознавать совершенно невыносимо! Вы нажили себе гораздо более опасного врага, чем это представляется на первый взгляд. Будьте осторожны!
