— Вы ошибаетесь, Виола, — возразила Флёр. — Я вышла замуж за графа по приказу короля. Вы называете торжеством моей красоты тот факт, что, по мнению Его Величества, Шартьер способен обучить меня придворным манерам и послушному молчанию?
Виола рассмеялась.
— Вы так думаете? А почему же этот дрессировщик смотрит на вас, словно пес на лакомую косточку, как только вы попадаете в поле его зрения? И если существует на свете мужчина, который обожает собственную жену, то это прежде всего именно он! О, не отрицайте этого, дорогая моя! Да и в ваших глазах появляется особый блеск, когда вы смотрите на него! Приказ короля подошел как нельзя более кстати! Готова биться об заклад, что вы провели ночь в его объятиях и что вы оба занимались не только спорами. Никакая другая сила, кроме любви, не зажигает глаза женщины столь волшебным сиянием.
— Вы… Вы совершенно… Вы просто с ума сошли! — Флёр даже остановилась, чтобы разубедить свою единственную подругу, но Виола лишь подмигнула ей с довольным видом.
— Сошла с ума? Ну, ладно. Но я всегда стараюсь быть деликатной, а потому оставляю вас наедине с тем господином, который спешит нам навстречу. Ну, видите, что я говорила: когда вы на него смотрите, ваши щечки расцветают розами! Старайтесь не показывать виду, что у вас нет сил сопротивляться ему!
Кокетливо шурша юбками, прижав украшенный драгоценностями молитвенник к груди и любезно кивнув графу де Шартьеру, молодая придворная дама удалилась. Флёр едва успела немного успокоить разбушевавшееся сердце, как он уже стоял перед ней и отвешивал поклон в своей неподражаемой манере, сочетая элегантность и небрежность.
Отказываясь следовать господствующей при дворе моде, он не носил головного убора, поэтому сейчас яркие полуденные лучи солнца отражались от его черной копны волос синевато-сверкающими блестками. Флёр не могла не вспомнить, сколь шелковисты эти густые локоны на ощупь, с какой удивительной упругостью они возвращались на место после того, как ее пальцы, играя, лохматили их. Досада на собственные глупые мысли обозначила на ее лбу еле заметную морщинку.
— Мы приглашены на королевскую трапезу, мадам! — возвестил ее супруг совершенно безучастным голосом, снимая со своего рукава несуществующую пылинку. — Разрешите мне сопровождать вас.
В строго расписанный распорядок дня придворной жизни входило и то, что король в десять часов утра слушал мессу, а около одиннадцати направлялся к столу. При этом, в отличие от вечернего банкета, компанию Его Величеству при утренней трапезе составляли только наиболее близкие и пользующиеся особым расположением придворные. Приглашение к королевскому столу считалось очень почетным, и все же Флёр с трудом сдержала охватившее ее раздражение.
Выходит, что, кроме этого официального приглашения, ему нечего сказать ей после прошедшей ночи? Ни одного теплого слова, никаких извинений или тем более знаков внимания? Никакого жеста, свидетельствующего об изменении в их отношениях. Или ему действительно столь мало важна их близость, что он забыл о ней, как только закрыл за собой дверь ее спальни?
Очевидно, так оно и было, иначе он не мог бы с таким равнодушным видом ввести ее в большой зал, полированный пол которого был совершенно скрыт от глаз разбросанными по нему душистыми травами. Они хрустели под ногами, и аромат лаванды смешивался с запахом уходящей осени. Это, конечно же, и было причиной того, что она вдруг ощутила жжение в глазах и едва сдерживала слезы.
Дело в том, что легкий аромат лаванды помнился ей с детства, прошедшего в солнечном доме над морем. Здесь, под стропилами крыши, во внутреннем дворике высушивались связки собранных трав. Это был дом, в котором смеялись дети и царило веселое оживление от частых визитов друзей. Дом, мир которого она смогла оцепить только на расстоянии.
Как же давно все это было! Кажется, в какой-то другой жизни, когда она еще верила в сказки и легенды, когда мечтала о любви и сказочном принце, который украдет ее и всю жизнь будет на нее смотреть такими же глазами, какими дедушка смотрел на бабушку Изабель. Значения этих взглядов Флёр тогда не понимала, но они всегда казались ей воплощением любви.
Процессия лакеев вернула ее к действительности. Не успели они с мужем занять свои места за столом, как уже королевский стольник внес в зал на подносе серебряный колпак, под которым лежали столовые приборы Его Величества. Тяжелая ткань скатерти, ароматизированная настоем донника и свисавшая до пола длинными тяжелыми складками, была обсыпана гвоздикой и сахаром. Наполненные водой сосуды для смачивания пальцев стояли наготове около каждого места, как и серебряные тарелки с маленькими сладкими конфетками, которыми Флёр лакомилась особенно охотно.
Контролируемые дворцовыми поваром и пекарем, целые стаи поварят вносили наполненные миски. Король ел, выказывая отличный аппетит и презрительно игнорируя серебряные вилки, на которых настаивала его супруга. По старинному галльскому обычаю, он ел руками.
Королева же, напротив, демонстрировала искусство обращения со столовыми приборами. Поэтому она, в отличие от супруга, могла обходиться без смачивания пальцев и последующего вытирания их о скатерть.
Флёр подражала королеве с потрясающим умением, которое было основано на навыке долгих упражнений. Она не заметила, что на лбу ее супруга прорезалась еще одна морщинка. Он выглядел очень мрачным, а политое соусом оленье жаркое на его тарелке стыло нетронутое.
— Вы не голодны? — задала Флёр первый пришедший в голову вопрос, чтобы хоть как-то прервать тягостное молчание.
Он взглянул на нее так, словно мысли его блуждали где-то далеко и ему приходится с трудом сознавать, кто же обратился к нему с вопросом.
— Нет, — отрывисто бросил он, а потом с неожиданным любопытством поинтересовался: — Где же это вы научились так хорошо обращаться с вилкой?
— Дома! Моя бабушка очень не любила кушать горячее пальцами. Такие вот приборы она привезла, вернувшись из путешествия по Флоренции, когда я была еще совсем маленькая. А вы, видимо, предполагали, что я выросла в свинарнике и готова использовать любой незнакомый инструмент для нападения на вас?
Манера Флёр чуть наклонять голову набок, поднимая при этом золотистые брови, была расценена графом как издевательство, поэтому вызвала в нем сильнейший гнев, который собеседница не могла не ощутить. В этом снова проявилась та таинственная связь между ними, которую Флёр улавливала в глубине души с самого начала. Отгороженная от него стеной ненависти и гордости, она уже думала, что эта связь улетучилась, но вот Флёр опять читала его мысли так ясно, будто он высказывал их вслух.
