И было тому человеку весёлое имя – Пушкин.
О заповеднике говорили и постоянно туда ездили. В посёлке торговали магазины, жили знакомые, а у кого сестра, отец или, скажем, сват. Работало и много здешнего народу кто лесником или маляром, кто научным сотрудником. Трофиму в детстве читали сказки Пушкина, потом в школе, что читал, а что и наизусть заставляли учить. Даже сочинение такое было «образ Татьяны». Он всё списал из учебника, получил «пять» и понял, что нужное уже знает, а в общем дело это несерьёзное да и скучное довольно. Выучил, что Александр Сергеевич Пушкин великий русский поэт и на том успокоился. Так бы, наверное, и осталось, если бы не тараканы.
2.
Тараканы, в отличие от коров, артистами не были. Художественным образом, иносказанием или, допустим, символом тараканы не были тоже. Обыкновенные рыжие отвратительные тараканы завелись в артистическом буфете, бурно размножились, нахально бегали по полу, встречались и, казалось – переговариваются, никуда не спеша. Один, а то и сразу двое выползали на стол, уверенные в своих правах и даже усы, имперски задранные кверху, будто кричали гордо: «всех не передавите!» Индивидуальный террор потерял смысл, и в дирекции решили пойти другим путём. А именно закрыть буфет на три дня и в первый день распылить ядовитую жидкость «Прима». Во второй держать режим, пока не издохнут самые выносливые, а на третий вымести трупы, проветрить помещение и сделать генеральную уборку. О чём, хоть и без подробностей, сообщало объявление. Повесили его, разумеется, без предупреждения, на дверь уже запертую и в коридоре хором вздыхала толпа голодных артистов. Ближайшая торговая точка предлагала пиво и шоколадные конфеты, но такое сочетание в качестве обеденного меню Костя решительно отверг. Они побрели в город, благо репетиция закончилась рано, и до вечернего представления было далеко. Шли рядом, похожие на Пата и Паташона, длинный, разболтанный Трофим и Костя маленький, аккуратный, с виду образец канцелярской деловитости. Бульвар, окаймлённый королевскими тополями, сначала тянулся вверх, а возле большого собора переломился и потёк, спускаясь к центру города. Спешить было некуда и приятели уселись на скамью. Помолчали. Тополя чуть шелестели под ветерком. На одном сидела ворона и вертела головой, озирая пейзаж.
– Похоже, ты репетируешь чисто мимический номер? – Трофим не ждал ответа, он просто хотел нарушить молчание. Номер только начал дышать и Косте самому не всё ясно. Он сделает вид, что не расслышал и заговорит о другом. Всё равно будет интересно у него тем хватает самых разных. А номер ещё увидишь, даже с вариантами, которые до представления не дойдут. Всему своё время. «Дураку полработы не показывают» – такая есть поговорка. Или пословица, кто их разберет. Но Костя продолжал молчать и ещё долго сидел, глядя в сторону. Снял очки, посмотрел вокруг прищурясь и надел опять. Ещё помолчал. И неожиданно ответил: «да мимический. Без реприз Словесных, во всяком случае…– ...снова помолчал и закончил: – понятный всем и везде».
– Ого! Втихую готовишься к заграничным гастролям?
– Всегда готов! – Костя поднял руку в пионерском салюте. – Всегда готов. Я готов, не готово руководство. То есть оно тоже готово, но не доходит моя очередь. Идёт-идёт и не доходит. У других доходит, у меня нет. Но все готовы. Но не доходит. Но готовы. Но не доходит. Я постепенно привыкаю. Уже почти привык и боюсь привыкнуть окончательно. Начинаю войну с дурной привычкой.
– Добивайся! – сказал Трофим. – Борись!
– Всегда готов, – повторил Костя. – Начали. Гонг! – и… растаял в воздухе. Исчез мгновенно. Был, и нет. Трофим услышал звон гонга. Мистика? Без которой, следуя великим образцам, конечно же, не обходится современный роман. Это даже как-то неприлично сегодня, роман без мистики. Но у нас всё в порядке и теперь вместо клоуна, глядит на Трофима исподлобья артист номера «французская борьба». Следуя извивам идеологии – чтоб и не пахло Западной Европой! – борьбу сперва переименовали в греко-римскую, потом утвердили как классическую и, наконец, вовсе изгнали из цирка. Давно изгнали, но вот борец, как ни в чём не бывало, сидит рядом с Трофимом, набычившись и чуть разведя руки, тяжёлые от вздутых мускулов. Правую кладёт на плечо воображаемого противника, левую на его шею и становится в первую позицию. Напрягся. Вздохнул. Рассмеялся. И опять стал клоуном Костей.
– С кем бороться? Давай их сюда! Только ведь они на честный бой не выйдут.
«Карр!».
Вытянув шею и расправив крылья ворона спланировала на куст. Уставилась круглыми глазами в круглые очки. Поняв что спереть эту блестящую штуку не выйдет, снова махнула крыльями и ушла в небо. Замерла в воздухе. Нашла удобную ветку, стала на неё твёрдо, не качнувшись. Смотрит вниз, не отрываясь. Очки так ярко блестят…
«Каррр!»
– Мудрая птица ворона меня поддерживает, – не сдавался Трофим.
– Это ворон мудрая птица. И древняя. А ворона балаболка, зевака и воровка.
– Может, она ворона-феминистка?
– Ворона есть ворона. Это просто разные птицы.
– Откуда мне знать? Я ж не мудрый, я ж не древний.
– Ой, ли? Евреям четыре тысячи лет.
«Каррр!»
Дома, конечно, поговаривали про еврейскую долю, но беседы были проще. О том, что евреев не любят власти. Не берут в институты, зажимают на работе. За границу не пускают, Костя прав. Но мудрость и древность это из другой оперы. Из другого цирка…
– Я тоже не думал об этом…раньше.
«Заграница». Когда-то так и называли, одним словом. Манящая, далёкая, таинственная. В ней-то всё и дело.
– А теперь?
– Созрел, – сказал Костя. И повторил решительно – созрел.
«Ты что, помидор?» – подумал Трофим, но сказал другое:
– Еврей, так еврей. Ничего же не изменишь.
– Надо ли?
– А что?
– А наоборот?
– А…– Трофим уже понял, но своему пониманию противился. – Туда? – и мотнул головой. Получилось, за ближайший угол.
– Дальше, – улыбнулся Костя, и повёл головой не торопясь, плавно, как слон хоботом. И хотя у Кости хобота, конечно, не было, и даже нос был не длинный, вполне средний нос, Трофиму вдруг показалось что да, есть хобот. В самом деле, есть. И шевелится, вытянутый, показывает куда-то вдаль. Нет у него хобота, откуда ж у человека хобот? А кажется, что есть. Костя повёл головой ещё раз и сказал: – именно туда. Именно.
– Зачем?
– Еврей в России, еврей в Германии, еврей в Америке. Везде посторонний. Там еврей среди евреев. Народ среди народов. Страна в большом мире.
– А-а… Пустили бы тебя на гастроли и всё бы прошло, – сказал Трофим. – В Америку. А то, в Париж! Париж это клёво. Поехал бы?
