– Помимо того, что мы с моими парнями набьем карманы, я предвижу несколько высылок в колонии, нескольких вздернем, а также обеспечим Ньюгейт новыми заключенными, которым окажут самый горячий прием постоянные обитатели этого скорбного заведения. Окажут, как только узнают, чем эти люди зарабатывали на жизнь.
– Другие преступники посчитают, что эти люди – негодяи?
– Не все, но будет достаточно и тех, кто сделает их существование невыносимым. Большинство заключенных в Ньюгейте когда-то тоже были маленькими крошками, которых могли купить и продать в любой момент. Поэтому они презирают тех, кто занимается подобными делами. Обязательно сообщите, если узнаете от детишек что-нибудь важное. А я сообщу вам, если что-то узнаю про детей. Всего доброго, миледи.
– Хочешь поехать ко мне домой, Генри? – спросила Олимпия мальчика, вцепившегося в нее.
– Да, миледи. Мне там понравится.
С помощью Пола баронесса поднялась в карету и усадила Генри себе на колени. Олимпия чуть не расхохоталась, увидев вблизи троих сводных братьев Брента. У нее возникло впечатление, что она разглядывала самого Брента в разном возрасте. У Теда были серые глаза, которые, он вероятно, унаследовал от матери графа, так как отец его был голубоглазым. Голубые глаза были у Питера. Причем и Тед, и Питер были сплошь в синяках. А бедняжка Ноа казался запуганным и жался к Бренту.
– Вот что я хочу спросить… – неохотно начал Брент. – Кто отправил вас туда?
– Ублюдок Уилкинз! – воскликнул Тед. Вспыхнув от смущения, он посмотрел на Олимпию. – Пардон, миледи.
– Все в порядке, – ответила она, поглаживая Генри по спине.
Тед опять повернулся к Бренту.
– Уилкинз разыскал нас в деревне. Он пришел вместе с двумя разбойниками из Лондона. Нас быстро одолели, а потом мы с Питером очутились в том проклятом доме.
«Питер совсем недавно превратился в подростка», – подумала Олимпия. И он был очень красив – с огромными голубыми глазами и белокурыми вьющимися волосами, волнами спадавшими на плечи. Тед же казался грубоватым. Его черные прямые волосы оказались слишком уж длинными, и он тоже был еще далеко не мужчиной. У маленького же Ноа глаза зеленого цвета, а волосы – такого же оттенка, что и у Брента, причем выражение лица казалось прямо-таки ангельским. Олимпия надеялась, что он слишком мало времени провел в Доббин-Хаусе и поэтому не пострадал.
– Слушай, Ноа, – обратился к нему Брент, – а как ты там очутился?
– Ее светлость пришла за мной, когда я полол клумбы. С ней был Хоулт – слуга, и он схватил меня и зажал ладонью рот, чтобы я никого не смог позвать на помощь. Потом они отвезли меня в то место и получили за меня много денег. Ее светлость объяснила, что делает уборку в доме, но мне это было непонятно. Я ведь вообще не захожу в хозяйский дом. Как бы я там мог напачкать? Когда я ее спросил об этом, она засмеялась, а потом сказала, что я родился в грязи, в грязи и умру. И еще сказала, что теперь ей по крайней мере не нужно будет больше кормить меня.
– Ты останешься у меня и больше никогда не увидишь ее.
– Это хорошо. Только мне хочется повидаться с сестрой.
– Ладно, посмотрим, что тут можно сделать.
– Вы отправите нас назад в Филдгейт, милорд?
– В том случае, если вы сами захотите. Сегодня выспитесь как следует, успокоите Томаса, а завтра утром поговорим.
Граф посмотрел на Олимпию, и сейчас в его глазах было столько ярости, что ей сделалось не по себе. При этом было очевидно, что за гневом его скрывались боль и чувство вины.
Олимпия взглянула на Генри – тот с опаской наблюдал за Брентом.
– А ты, Генри, можешь рассказать, как оказался в том доме?
– Я же сказал: меня отвезла туда мама и получила деньги, – ответил мальчик.
– Я помню. Просто хотела убедиться, что все правильно поняла. Как зовут маму?
– Полли. Так папочка называл ее. «Моя нежная Полли», – говорил он всегда.
– Ты знаешь, как его зовут?
– Джералд.
– Этого недостаточно, мой милый мальчик. – Баронесса откинула вьющиеся пряди с его лица. – Какой Джералд? Джералд-пекарь? Джералд-мясник? – Она увидела, как Генри улыбнулся ее словам, и у нее появилась надежда, что ребенок не очень пострадал, попав в Доббин-Хаус.
– Маркиз Джералд. То есть… Джералд Хамфри Томас Уильямс Уандерстоун, пятый маркиз Уандерстоун-Хилл. – Малыш улыбнулся, огласив полное имя своего отца, и добавил: – Он меня заставил все это выучить.
– Твой отец – маркиз Уандерстоун-Хилл?! – изумился Брент. У него даже голос слегка охрип.
– Я называл его папочкой, – сказал Генри.
– Но твоя мать продала тебя в Доббин-Хаус?..
– Она сказала, что больше не любит меня, а по папочке сходит с ума. Сказала, что так он снова вернет ей всю свою любовь, вместо того чтобы любить меня. – Нижняя губка у малыша задрожала. – Я не забирал все себе. Только совсем немножко.
Олимпия прижала его к себе и погладила по голове.
– Конечно, не забирал. Отцам полагается любить своих маленьких детей. Ты не сделал ничего плохого.
– Только он не пришел за мной.
– Это совсем не значит, что он не пытался разыскать тебя. Мы просто наткнулись на тебя первыми. – Олимпия молилась, чтобы все ею сказанное оказалось правдой. – И последний вопрос… Леди, у которой глаза как у его светлости, – она видела тебя?
– Она составила мне компанию, именно поэтому меня и вымыли. Но мыться было очень холодно. Она была ласкова со мной и сказала, что у нее большие планы на меня и что я сделаю ее очень богатой. А еще говорила, что Серрилл – настоящий дурак, потому что продал меня ей за несколько пенни, хотя я стою тысячи. Я не понял, что это значит. Я просто хотел, чтобы папочка пришел и забрал меня.
– Мы позаботимся об этом, малыш.
Олимпия посмотрела на Брента и невольно вздохнула. У него был больной вид. Ей захотелось тут же отправиться к леди Маллам – и колотить ее до тех пор, пока та не лишится своей холодной красоты, а потом навечно приковать ее к собственной кровати, как графиня поступила с этим ребенком. Впрочем, такие мысли были бесполезны. Да и времени на них не было. За их каретой следовало несколько экипажей с детьми, нуждавшимися в ее заботе, а рядом с ней сидел мужчина, которому нужно было объяснить, что он ничуть не виноват в том, что творила его мать. У Олимпии сложилось впечатление, что первое сделать будет намного проще, чем второе.
Она почувствовала, что совершенно обессилела, когда наконец устроила всех детей на ночь. Оставалось только надеяться, что никто из них не попытается сбежать и что она все-таки заслужила их доверие, – тогда было бы проще им помочь.
Расправив юбки платья, в которое только что переоделась, Олимпия отправилась в библиотеку, чтобы посидеть в тишине и выпить немного вина перед сном. Войдя в комнату, она увидела Брента, сидевшего в кресле перед догоравшим камином. Наклонившись и уперевшись локтями в колени, он напряженно всматривался в стакан, наполовину наполненный бренди. Олимпия тихо прикрыла за собой дверь, взяла бокал с вином, к которому не терпелось приложиться, и опустилась в кресло напротив. Граф по-прежнему был бледен, но теперь выглядел так, словно хотел опорожнить желудок.
