Он замолчал, с надеждой глядя на меня. Бедный Крэн, мой бедный дорогой Крэн!
– Я ничего не имею против сэра Генри, – мрачно сказала я, – но что-то никогда не замечала, чтобы он особенно мною интересовался. Ты случаем не убедил себя в этом сам, Крэн?
– Нет, – пылко ответил он, – когда Генри узнал, что я уезжаю, он сам подошел ко мне с этим. Он буквально сходит по тебе с ума, говорит, что ты чудесная, прекрасная девушка. И считает тебя очень умной, – наивно добавил он.
– Ну что ж, – вздохнула я, – мне не хочется даже и думать об этом, но, похоже, придется. Я поговорю с Джереми, и, если сэр Генри захочет приступить к переговорам, пусть обращается к нему.
Я обняла Крэна за шею.
– Ты знаешь, что мне никто не нужен, кроме тебя. Любой другой не будет значить для меня ровным счетом ничего, но если ты настаиваешь, чтобы я была с ним, что ж – я подумаю об этом.
– Моя дорогая, мне больно представить тебя в объятиях другого, но что же я могу поделать? По крайней мере я буду знать, что ты в хороших руках и он обращается с тобой как подобает. Больше мне нечего сказать.
– Крэн, у нас осталось две недели, давай не будем омрачать их, думая о расставании, – прошептала я. К горлу подступили слезы, но в этом доме они были запрещены. – Оставим все эти хлопоты Джереми.
Так мы и сделали.
Две недели пролетели быстро, слишком быстро. В то, последнее, утро мы с Крэном почти не разговаривали: все было уже сказано, теперь у каждого оставались лишь воспоминания. Наконец подали коляску – отправляясь в деревню, Крэн собирался править сам. Он обнял меня и, проведя пальцами по моему лицу, произнес охрипшим от волнения голосом:
– Ты знаешь, что мне не хочется покидать тебя, Элизабет. Ты снова подарила мне весну, хотя я думал, что мне уже не суждено ее увидеть, и я очень полюбил тебя.
Мы стояли у двери, был теплый весенний день, но Крэна сотрясала дрожь.
– Когда весна уходит, как быстро наступает осень! – Крэн поцеловал меня и добавил: – Прощай, любовь моя, и не смей плакать обо мне.
Он заглянул в мои глаза и, увидев, что, несмотря на его приказ, они были полны слез, быстро прыгнул в коляску. Я послала ему воздушный поцелуй, он хлестнул лошадей и, обернувшись, крикнул:
– Я вернусь к тебе, моя весна!
Я думаю, в ту минуту он сам верил своим словам. И вот он уехал. Его великолепный военный плащ багрово-золотым пятном развевался вдоль серой предрассветной улицы. Это мое последнее воспоминание о Крэне. Больше мне не суждено было увидеть его.
Не видя ничего перед собой, я поплелась в дом. Раньше неуемный Крэн целиком наполнял его жизнью, и теперь комнаты казались на удивление пустыми, словно все ушло отсюда вместе с ним. Слуги сновали мимо меня подобно серым призракам, а я, сама похожая на призрак, бесцельно слонялась из комнаты в комнату.
Наконец я села в маленькой гостиной, дав волю слезам. «Я любила его, а он ушел. Я любила его, и вот он потерян для меня», – так, вопреки воле Крэна, я оплакивала его, и такой – в луже слез – застал меня Джереми, вошедший в комнату с моим будущим в виде аккуратной стопки листков, зажатых под мышкой.
Хотя с такой клиентурой, какая была у него, Джереми должен был обладать большим опытом утешения представительниц противоположного пола, в действительности все обстояло не так. Позволив мне поплакать у себя на плече, он перевел на меня огромное количество носовых платков, которые доставал из самых неожиданных мест. Но если не считать редких похлопываний по плечу, которые, вероятно, должны были служить знаками утешения, он вел себя так, будто меня и не было рядом. Он процитировал несколько монологов Шекспира, прочел мне лекцию о тревожном состоянии национального долга, проанализировал политику Питта[11] и выступил с короткими рецензиями на некоторые из последних театральных постановок. Если бы я не была так расстроена, все это могло бы даже показаться интересным.
Наконец, всхлипнув последний раз, я растянулась на кушетке в полном изнеможении.
– Вот так-то лучше, – ободренно сказал Джереми. – Теперь я понимаю, почему Крэн не выносил женских слез. – При одном упоминании этого имени я готова была вновь разразиться рыданиями, но Джереми сделал страшное лицо и сжал свои маленькие ручки.
– Нет, пожалуйста, только не это! Слез на сегодня вполне достаточно. Тем более что ты не единственная моя клиентка и прекрасно это понимаешь. Я не могу сидеть тут целый день, к тому же насквозь промокшим – в моем возрасте нужно опасаться воспаления легких.
Всерьез это было сказано или Джереми пытался меня развеселить, но слова его прозвучали так нелепо, что я невольно улыбнулась сквозь слезы.
Он тоже ответил мне улыбкой.
– Белль собирается на несколько дней в Брайтон,[12] и я бы посоветовал тебе отправиться с ней. Там нет ничего, кроме чудесных каменистых пляжей и эдакого мокрого моря, в котором ты сможешь утопить все свои печали. Я считаю морские купания одной из наиболее отвратительных привычек, но это тоже нужно попробовать хоть один раз – как и все остальное в нашей жизни. Сейчас мы покончим с делами, и ты сможешь совершенно спокойно уехать.
Он взял в руки стопку листков и, подводя черту под прошлым, стал намечать пути, которыми отныне должна была следовать моя жизнь.
– На сегодняшний день твое состояние составляет 1400 фунтов, не считая драгоценностей, которые стоят по крайней мере еще 1500 фунтов. Таким образом, ты владеешь примерно тремя тысячами фунтов стерлингов.
– По-моему, не так уж много, – вздохнула я. За прошедшие два года мои представления о том, что такое много и мало, сильно изменились.
– Более чем достаточно, чтобы купить домик в Айлингтоне, – лукаво заметил Джереми.
Значит, ему известно и об этом. Я смерила Джереми ледяным взглядом. Теперь, когда я смотрела на те дома в Айлингтоне, они казались мне такими же грязными и убогими, как и на Рыбной улице, поэтому мы с Крэном тоже частенько посмеивались над моей детской мечтой. Но это было позволено только Крэну и никому больше.
С минуту я молча смотрела на Джереми, а потом холодно спросила его:
– Ты слышал о сэре Генри Рашдене?
– О да, – ответил он. – Именно об этом я и хотел поговорить. Сэр Генри весьма заинтересовался тобой, хотя, надо признаться, это чрезвычайно осторожный человек. Тем не менее он предлагает аванс в размере тысячи фунтов, что весьма неплохо по нынешним временам. Кроме того, он готов выплачивать тебе шесть фунтов в неделю все время, пока продолжаются ваши отношения, а они, добавлю от себя, будут продолжаться до конца его дней или до тех пор, пока ты сможешь его терпеть. Что же касается оплаты твоих счетов, то сэр Генри настаивает на том, чтобы были соблюдены внешние приличия. Поэтому он официально предлагает тебе место его домоправительницы и вместо оплаты счетов будет ежегодно выплачивать дополнительно двести пятьдесят фунтов на эти цели.
