– Благодарствую, барин, – пробормотал, еще раз поклонившись, Илья.
– А на Николеньку ты, Наташенька, не ругайся! – усмехнулся Александр Георгиевич и лукаво погрозил дочери пальцем. – Имения наши рядом, возраст у вас подходящий. Кто знает, как оно обернется. Вот подрастешь ты, выйдешь за него замуж, а он тебе и припомнит…
– А я не хочу за Николеньку выходить! – надулась Наташа. – Он недобрый, он моего жука палкой покалечил… Мама, скажи! – девочка отвернулась от отца и его добродушно-игривой улыбки. – А если уж так надо всем замуж идти, так я бы лучше за Илюшу пошла. Он добрый и ласковый, видит красиво и всегда со мной разговоры разговаривает. Мама, можно мне?..
Елизавета Маврикиевна обескуражено молчала. Она никогда не ограничивала особо фантазий своей хрупкой и болезненной старшей дочки, но это, пожалуй, было уже слишком…
Николай презрительно фыркнул и сделал вид, что все эти глупости его совершенно не касаются.
– Нет, Наталья, за Илюшку замуж – это у тебя никак не выйдет! Не положено! – наставительно сказал Александр Георгиевич. – Но раз он тебе так мил, то мы вот что сделаем: выучим его на художника и дадим тебе в приданое. Вместе с кофейником. Будет он тебе пейзажики для гостиной малевать и твои портреты писать – чем плохо? – и владелец усадьбы, деревни Торбеевки и населяющих ее крестьян вкусно захохотал.
Елизавета Маврикиевна морщилась от неловкости. Марьяна, глядя в землю, крутила концы платка. Наташа хмурила светлые бровки, пытаясь понять.
Илья побледнел в просинь и стоял, выпрямившись, глядя прямо перед собой застывшими глазами.
Глава 1,
в которой рассуждают об эротическом колдовстве, эстетическом чувстве и смене ведущих социальных классов. А также готовятся к летнему балу.
– Дядя, вы верите в колдовство?
– В общем-то да, – профессор Муранов пожал плечами. – Если изучаешь историю, и знаешь, что миллионы очень неглупых людей на протяжении тысячелетий в него верили, как-то неловко считать их всех дураками… А в чем, собственно, дело?
– Дело в том, что она, кажется, меня заколдовала. И это очень странно сознавать цивилизованному, образованному человеку в начале двадцатого века…
– Она – это кто?
– Моя жена, Любовь Николаевна или уж Люша-цыганка, я не знаю, как будет правильнее…
– В чем же эта твоя заколдованность выражается?
– В том самом, в чем вы меня нынче обвиняете. Я до сих пор не закончил кандидатского сочинения, всем объясняя, что хозяйство в имении требует много сил. Я не занимаюсь хозяйством, неизвестно перед кем делая вид, что изучаю в библиотеке исторические труды и пишу сочинение…
– А на самом деле?
– А на самом деле она все время стоит у меня перед глазами, я думаю о ней, навязчиво, неостановимо… Это мучительно в конце концов…
– Но ведь ты молодожен, – усмехнулся наивности племянника Муранов. – Что может быть естественнее…
– В том-то и дело, дядя! – воскликнул Александр. – Ведь я даже никогда не любил Любу! И не люблю ее теперь. Это был чистый брак по расчету… К тому же со дня нашей свадьбы прошло уже почти полтора года. И за это время я не узнал о ней, как о человеке, ничего нового и привлекательного. Что ж это такое? Я не могу не думать о ней, как о женщине, едва ли не каждую минуту… Что мне предпринять?
– Но что же она… Люба… Любовь Николаевна? – заинтересованно уточнил Михаил Александрович.
– Ничего. Ничего совершенно, в том-то и дело! Целыми днями, неделями она меня практически игнорирует. Занимается, ни о чем не предупреждая и ни в чем не давая отчета, чем угодно: гуляет где-то с крестьянскими дружками своего детства, по памяти восстанавливает дом, руководит обустройством парка, расчисткой прудов, возится со своими хитровскими двойняшками и больной чахоткой родственницей Камиллой Гвиечелли… Она моя жена перед Богом и людьми, но кажется, что я ей скорее противен, чем мил, и совершенно непонятно, зачем ей…
– Да-а, я и не подозревал, что у вас все так… странно… – протянул Муранов.
– Теперь, когда родилась наша дочь, Люба, конечно, уделяет время ей, – продолжал Александр. Он говорил быстро, мерно, с полузакрытыми глазами, так долго таил все в себе, что теперь, когда решился начать, ему просто не терпелось выговориться. Реакция собеседника, казалось, не слишком его интересовала. – Отказалась от кормилицы, сама кормит ее грудью. Там, где застанет время или желание, как простая крестьянка. Например, сидит вместе с дочкой в саду, в гамаке… Я… представьте только эту картину, дядюшка… я подглядывал за ними из дома, из-за занавески… Смотрел на грудь своей жены… А в это время ее крестьянский дружок Степан Егоров, стоя тут же, докладывал ей что-то о проблемах с мельничной плотиной. Любовь Николаевну это, по-видимому, ничуть не смущало, а мне хотелось немедленно и своими руками задушить этого молодого наглого мужика, с которым она, кстати, вместе выросла… Любой кочующий цыганский табор непременно останавливается на наших землях, и она так же непременно ходит к ним петь и танцевать. Со всей своей сомнительной свитой: чахоточная художница Камилла, Степан, глухонемая Агриппина, усыновленные ею хитровские побродяжки (они до сих пор с наслаждением переодеваются в лохмотья, ходят босиком, подворовывают и, кажется, улучив момент, даже собирали милостыню на последней ярмарке, на которую Люба взяла их погулять), часто – Максимилиан Лиховцев, полдюжины разномастных собак, старая и злобная белая лошадь, которая тоже ходит за ней как собака, без всякого повода и упряжи… Меня никто не зовет, но я тащусь следом за ними и смотрю из темноты, как моя жена Любовь Николаевна Кантакузина… нет, тут уж, конечно, цыганка Люша Розанова танцует возле цыганского костра… Все это изматывает меня до последнего предела…
– Что ж… Эротическое колдовство – одно из самых древних и могучих… – Муранов серьезно взглянул на племянника, но в углах его сухих губ пряталась усмешка. – Чем же тебе помочь… Путешествие, быть может? Уехать в Европу? Рим? Ты можешь себе это позволить?
– В общем-то да… Оставить ее здесь?
– Конечно. Объясни всем, что экспедиция нужна тебе для завершения кандидатской работы.
– Да, вы правы, дядя, пожалуй, я так и сделаю…
* * *
В Синих Ключах, как и в прежние времена, давали четыре бала за год: белый, он же серебряный – зимой, розовый – весенний, во время цветения садов, зеленый – летом, и желтый или золотой – осенью, после уборки урожая. К балам вся дворянская и разночинская округа готовилась заблаговременно, насчет приглашений ловчили и интриговали, ибо праздники получались великолепными, а прихотливый нрав молодой хозяйки Синих Ключей, странной и загадочной Любовь Николаевны Осоргиной-Кантакузиной был всем известен еще с давних пор, когда ее покойный отец, Николай Павлович Осоргин жил наособицу и прятал свою безумную дочь от посторонних взглядов.
