Халиме-султан презрительно скривилась и взмахнула холеной рукой, будто отметая нечто несущественное:
– Мне жаль тебя, Махфируз-султан. И по зрелом размышлении мне жаль и твоего сына. На том свете Аллах спросит с тебя за то, что ты, именно ты не уберегла его, когда могла, когда небеса посылали тебе шанс…
– Прочь! Я сказала, поди прочь!
Алый шелк – такой алый, что режет глаз. Такого цвета бывает горячая кровь, когда ее пустят из человеческой шеи. Удушливый запах благовоний, сто́ящих целое состояние. Такова была она, Халиме-султан, властительница без власти, мать без сына, вдова без траура. И пускай она могла стать другой, пускай ее можно было пожалеть, но сейчас она казалась Махфируз жутким чудовищем, посланным иблисом, дабы искусить сердце умирающей женщины.
Она встала – шелка взметнулись, и вот уже Халиме-султан на ногах.
– Я ухожу, будь по-твоему. Смотри, не пожалей о своем решении, бессердечная мать! Если передумаешь, ты знаешь, где меня найти.
Это Махфируз-то бессердечна? Да кто бы говорил! Ярость подступила к сердцу и отхлынула, оставив острую, щемящую боль.
Халиме-султан давно удалилась, ушла, унеся с собой свои ненависть и бессилие, а Махфируз, устало уронив голову на подушки и закрыв глаза, все пыталась отрешиться от слов злобной мегеры, попавших в цель так же точно и безжалостно, как стрела впивается прямо в сердце. Воистину, султанский гарем – это клубок змей, норовящих побольней ужалить друг друга!
Вот поэтому она, Махфируз-султан, всегда чувствовала себя чужой здесь, в самом сердце Оттоманской Порты! Ей чужды были придворные интриги, они делали больно ее и без того израненной душе, заставляли страдать куда сильней, чем прочих претенденток на сердце султана. Та же Кёсем справлялась с интригами играючи, не говоря уже о Башар…
Нет, глупости! «Играючи», значит? То-то Башар не показывается лишний раз во дворце, стараясь держаться подальше от всего, связанного с борьбой за трон султана! А Кёсем, бедная Кёсем, защищавшая Махфируз куда яростней, чем себя саму! Не ее вина, что Махфируз умирает. В этом нет никакой вины Кёсем!
Махфируз яростно твердила это себе снова и снова, и в конце концов тревога, ядовитыми зубами впившаяся в ее сердце, улеглась, смирилась с поражением и уползла в свое темное логово.
Кёсем – предательница? Кёсем не сдержит слово? Ну да, а солнце завтра взойдет на западе и двинется на восток!
Да, Кёсем умеет отличать полутона, в то время как сама Махфируз способна видеть лишь черное и белое. Но ведь Аллах сотворил черное – черным, а белое – белым, и это именно так! Если Махфируз начнет путаться и сомневаться, то утратит себя, свою цельность, совсем прекратит существовать как личность. И для чего тогда длить агонию бренного тела?
Зачем жить в мире, где тебя предают самые близкие люди? Зачем просыпаться, если некому улыбнуться, не с кем перемолвиться теплым словом? Что это за жизнь такая, в которой нельзя никому доверять?
Кто бы что ни говорил, а Махфируз будет доверять своей подруге! Она не сможет предать, просто не сможет. Иначе не может быть, не встает же солнце, в самом-то деле, на западе!
Махфируз лежала и улыбалась собственным мыслям. Мир вновь наполнился смыслом, существование приобрело цель. Теперь бы еще убедиться, что Осман намерен соблюдать договоренности так же твердо, как соблюдали их Махфируз и Кёсем, и как они намерены соблюдать их впредь, до самой смерти, – и даже после нее.
* * *
Махфируз лежала в огромной кровати, на трех перинах, на простынях тончайшего шелка, но ощущение, будто могильные черви уже точат ее плоть, не отступало.
Давно ли она, тогда еще не Махфируз, а юная Хадидже, вместе с подругами устроила вылазку из гарема, во время которой повстречала шахзаде Ахмеда? Та ночь определила ее судьбу, а кажется, что она была уже совсем в другой жизни…
Нет, неправильно. Эти воспоминания относятся к девочке, полной жизни, а лежащая на постели женщина уже почти что мертва.
– Я не здесь, – произнесла Махфируз и закашлялась, мучительно и надрывно.
Сын, преданно сидящий у ее постели, вскочил, поднес горькое лекарство. Махфируз выпила половину, остальное отвела от губ ладонью, еле заметно покачала головой.
– Мама, не надо… – Осман говорил сбивчиво, испуганно. – Выпей, пожалуйста. Тебе полегчает, вот увидишь.
Чтобы сделать сыну приятное, Махфируз допила лекарство, затем обессиленно откинулась на подушки.
Осман… Он так похож на Ахмеда – того Ахмеда, которого Махфируз любила: порывистый, улыбчивый юноша с пылким взглядом, готовый проникнуть в тайны Вселенной, познать все, что Аллах дозволит человеку познать, и воссесть на трон Оттоманской Порты, дабы править мудро и милостиво. Что же не так? Почему могильные черви уже пируют в ее сердце и вгрызаются в него особенно рьяно, когда Махфируз глядит на сына?
Просто материнская тревога? Или нечто большее?
Ах, ее сын так похож на шахзаде Ахмеда… А на султана Ахмеда – ну вот ни капли. И даст Аллах, шахзаде Осман и не будет похож на султана Ахмеда!
Даст Аллах – и его минует участь султана Ахмеда.
– Я уже не здесь, Осман, – повторила Махфируз тихо. – Я вижу Азраила, он стоит у моего ложа. Я не боюсь его, он прекрасен, ибо сказано, что он облегчает ношу каждому верующему.
Она перевела ненадолго дыхание и продолжила:
– Азраил видит каждого из нас по пять раз на дню, но мне нечего его бояться, ему известны мои дела. Ангел смерти… освободит меня от бренного тела.
– Твоя душа, несомненно, попадет в рай, мама, – торопливо отвечал Осман, – но зачем ты торопишься в этот хрустальный дворец, который возведен для благочестивых женщин? Разве… разве тебе плохо здесь, со мной?
Голос Османа дрогнул, и Махфируз улыбнулась – едва ли не против собственной воли:
– Что ты, я еще побуду с тобой… какое-то время. Вот что я хотела спросить тебя… Осман, ты… ты помнишь, о чем я говорила с тобой, когда тебе исполнилось двенадцать?
– Ну разумеется. – Шахзаде разулыбался. Ах, так похож на Ахмеда… – Ты рассказывала о старых временах, когда братья убивали друг друга, вместо того чтобы служить друг другу опорой. Глупо поступали. Союзники всегда нужней, чем мертвецы, да и проливать кровь родичей грешно, Аллах за это покарает, не в этой жизни, так в следующей!
– Ты все правильно помнишь, – с облегчением выдохнула Махфируз. – И как, братья помогают тебе?
– Ну, не сейчас. – Осман пожал плечами, фыркнул совсем по-мальчишески: – Они еще маленькие, если честно. Даже Мехмед.
Махфируз скрыла улыбку. Мехмед, старший из сыновей Кёсем, возрастом уступал Осману менее чем на год – но им обоим сейчас кажется, что это очень много. Эх, мальчики…
