Луи крепко обнял Констана, прижав к груди и зажмурившись, упираясь подбородком в его плечо. Дюмель сжал его локти и приложился головой к его виску. Они стояли посередине кабинета и обнимались, как братья. Сейчас не хотелось ничего говорить: ни вспоминать былое, ни копаться в прошлом, ни бередить раны настоящего. Понимание и прощение пришло, лишь только оба коснулись друг друга руками и сблизились, так что сердца в груди обоих застучали навстречу, словно желая воссоединиться.
— Свиделись… — прошептал Луи и горько хохотнул. Голос, уже низкий, теплый, немного шероховатый, ни капельки не похожий на звонкий тенор молодого мальчика, показавшего силу своей любви лучшему другу.
— Ты стал врачом? — произнес Констан. Ему не хотелось спрашивать, как он жил все эти годы, вспоминал ли его или ненавидел. Он желал знать, чем Луи живет сейчас, счастлив ли он теперь, как был счастлив когда-то с ним.
— Сразу после школы я поступил в медицинскую академию. — Зашептал Луи Дюмелю в ухо, ослабив объятия. — Весь последний год в школе я задумывался идти на врача. Я не говорил тебе. Думал, ты обидишься на меня. Ты так стремился к высокому небу, к Христу, желал исцелять души, думал, что мы будем вместе при одном храме. И боялся, что ты отвернешься от меня. А потом, когда школа была окончена, всё так… случилось. Даже странно, почему это произошло, что мы прервали общение… Ты выбрал один путь, я другой. Зато я тоже сейчас исцеляю, но тела, не души. Я еще учусь в академии. Но время плохое, врачей не хватает, призывают студентов. Вот я и здесь, один из лучших учеников… Это ли не добро, которое доносил Бог людям, — то, что я делаю?
— Конечно… Конечно. — Дюмель опустил руки. Луи отнял ладони от Констана и пристально вгляделся в его лицо.
Что между ними происходит в эти мгновения? Могут ли они начать всё с начала, могут ли вновь стать друзьями? По своей ли, чужой воле они, находящиеся в пределах одного города, не видели друг друга и не знали о жизни другого ровным счетом ничего? Возможно ли сейчас восстановить ту былую связь, ту детскую дружбу, непосредственность, отроческую привязанность, то юношеское доверие? Какие чувства еще остались в каждом? Что подсказывает сердце?
— Я рад тебя видеть, Констан. И одновременно грущу, что ты пришел, став моим пациентом. Что тебя тревожит? Спрашиваю как врач. Не как друг. — Луи вернулся за свое место и с некоторой трудностью опустился на стул.
Дюмель молча прошел к свободному стулу напротив стола и сел, глядя на сложенные на тетради руки Луи. Тот внимательно рассматривал лицо Констана в свете, проникающем через окна, и увидел высыпания. Он сразу всё понял. Удивительно, но в нем даже не проснулась ревность к тому человеку, с которым Дюмель проводил время, равно как и ненависть от мысли, что тот человек заразил Констана. Главное, чтобы случай был незапущен.
Когда всё началось в первый раз? Какой характер боли, дискомфорта? Как давно был последний контакт? Насколько недавно появились эти покраснения? Какие препараты принимались для облегчения боли? Стандартные вопросы, но именно на основании ответов на них Луи мог помочь Констану, успеть спасти его здоровье. Дюмель знал, что врачам необходимо доверять даже порой личную информацию, и настоящий случай не исключение. Более того он честен не просто с врачом — с Луи, лучшим другом детства. Как же спокойно от того, что он не произносит пол, спрашивая о человека, который соединялся с Констаном в любви! Дюмель почему-то не хотел, чтобы Луи знал о нем больше, чем он хотел бы сказать. А может, тактичный Луи сам всё понял и уже догадался, с каким лицом связывают его отношения, вспоминая буйство чувств юного Констана, ласкавшего его, мальчишеское, тело, гораздо нежнее, чем тело дорогой им подруги Жози. Почему именно сейчас хотелось что-то скрыть, утаить, недосказать? Раньше оба доверяли друг другу свои мысли. Раньше… В том то и дело, что это было давным-давно. Что-то всё равно сейчас изменилось.
Услышав ответы Дюмеля, черкнув несколько слов на стороннем листе, Луи моргнул, потер глаза и, устало воззрившись на Констана, произнес:
— Я вынужден попросить тебя раздеться. Пройди за ширму и ложись.
Констан беспрекословно кивнул, встал и прошел в другой угол кабинета за ширму, где к стене была прикручена лампа, стояла потертая, накрытая пеленкой кушетка и рядом табурет, а возле него — столик с медицинским оборудованием для осмотра. Констан снял сутану и повесил ее на крючок в стене, на нее же повесил брюки и нижнее белье, заправил наверх рубашку, а туфли с носками задвинул за кушетку. Когда он только лег спиной вверх и повернул лицо к стене, за ширму зашел Луи, натягивая перчатки, и тяжело опустился на стул.
С минуту оба молчали. Дюмель спокойно, размеренно дышал. Его спина и плечи несколько вздымались при вдохе и мягко опускались при выдохе. Он не видел Луи, но чувствовал его взгляд на себе, ощущал взор на своих плечах, голой спине и бедрах. Он не обжигал, скорее успокаивал. Луи протянул руку и щелкнул выключателем лампы. Констан на миг зажмурился.
— Я осмотрю тебя, — произнес Луи. В его голосе Дюмель уловил волнение. Он ничего не ответил, лишь немного шевельнул головой, кивнув, и вздохнул. Тут же крепкие и теплые, узкие ладони Луи в перчатках легли на его ягодицы. Констан закрыл глаза и окунулся в воспоминания многолетней давности. Перчаток на руках Луи словно не существовало — он чувствовал его длинные и быстрые юношеские пальцы, познающие тайны его тела, скрытые одеждой. Они ласкают его бедра, раздвигают ягодицы, проникают внутрь…
Констан вздрогнул и шевельнулся.
— Прости, — прошептал Луи, занервничав. Дюмель понял: в нем тоже проснулись волнующие чувства, которые сейчас он стремился отпустить из разума и думать о врачебном призвании, но удавалось с трудом.
Прикосновения исчезли, руки Луи соскользнули с Констана, и он вновь услышал его голос:
— Теперь встань и развернись ко мне лицом.
Настал волнующий для обоих момент. Оба это понимали, но старались не выказывать друг перед другом. Расправив плечи и выпустив из себя воздух, Дюмель встал перед Луи, глядя ему прямо в глаза сверху вниз. Всё так же сидя на табурете, Луи грустно смотрел на него. Затем обвел взором линию широких и сильных плеч, остановился на оголенных мышцах живота, скользнул ниже. Кем сейчас был Луи: тем мальчиком, желающим близости, или врачом, размышляющим о лечении? Что выражал его взгляд, в котором было смешано многое из прошлого и настоящего?
Спустя несколько секунд Луи медленно встал. Он был одет в медицинский халат поверх светлого костюма. Перед ним стоял вполовину нагой Дюмель. Оба смотрели друг другу в глаза и видели в них искры прошлого. Оба так хотели ступить на былую почву. Но что-то мешало обоим. А тяга была сильна, но совладать с нею или же отвергнуть родившееся из прошедших лет желание было одинаково страшно.
— Не волнуйся, — негромко повторил Луи, потер друг о друга пальцы левой руки в перчатке, которой не касался Дюмеля, и осторожно, почти нежно положил свою руку ему на пах и заскользил по нему, ощупывая.
Констан вспыхнул, дыхание перехватило. Он отвел в сторону лицо и сжал кулаки. Луи, казалось, не заметил его промелькнувшего волнения, приняв бесстрастный вид и продолжая осторожные движения. Когда осмотр, превратившийся в испытание чувств для обоих, наконец завершился, Луи мягкими движениями снял перчатки и бросил их на пол. А потом приблизил свое лицо к Констану, вскинул руки, положил их на шею друга детства и любяще коснулся его лба своим, вглядываясь в глаза. На миг Констан прильнул к губам Луи. Это был не поцелуй. Это была скрепляющая печать, метка былой дружбы, старой привязанности, юношеской любви. В ней не было чувств, в ней не было прошлого, в ней соединились настоящее и будущее.
Что же творится с ними? Глупое сердце и глупый разум перестали подчиняться обоим и внезапно потянулись друг к другу, желая помыслить на двоих, что стало между ними и одновременно без них. Чувства смешались и столкнулись в груди. Близость была наслаждением, но ведь это в прошлом, любовь прошла, а что-то внутри вновь, кажется, возбудилось и хочет спросить у каждого: как быть? А как же…?! Как же… Бруно…
