Однако Фенела понимала, что их приезд сюда был неизбежен. Николас после завтрака отправился к себе домой, чтобы сообщить новость матери, а им после необходимых приготовлений надлежало прибыть в Уэтерби-Корт через час или немного позже.
– Что бы ни произошло, я очень благодарна тебе, что ты здесь и сможешь поддержать нас, – сказала Фенела Реймонду.
Когда она говорила это, то не могла удержаться от того, чтобы не посмотреть на Саймона, который вызывал наибольшее раздражение Реймонда тем, что явно демонстрировал беспечную незаинтересованность, полагая, что чувства такой мелюзги, как они, не имеют ничего общего с его переживаниями.
Как бы то ни было, но когда они вошли в дом Коулби, размеры его не могли не поразить Фенелу.
Широкие, отделанные дубовыми панелями коридоры, стены которых были увешаны портретами предков, написанными маслом; коридор из главного банкетного зала в гостиные с наборами рыцарских доспехов и оружия на стенах; сами гостиные, окна которых в соответствии с традицией выходили в сад; кабинеты, набитые фарфором; зеркала в тяжелых резных рамах; гобелены мягких красок, при виде которых даже Саймон вскрикнул от восхищения.
Фенела никак не ожидала увидеть здесь подобного великолепия, поражающего воображение, и когда она в конце концов оказалась лицом к лицу с леди Коулби, почувствовала, что и на самом деле является чужой в этом родовом гнезде с вековыми традициями.
Николас стоял рядом со своей матерью, и по тому, как он в спешке ринулся вперед, чтобы встретить их сразу после доклада о приходе, по наклону его подбородка, по выражению глаз Фенела поняла, что он расстроен и несчастен.
Он взял Фенелу под руку и подвел к своей матери.
– Это моя жена, мама, – представил он Фенелу.
Леди Коулби, не обратив совершенно никакого внимания на протянутую Фенелой руку, проговорила надлежащие в таких случаях фразы.
Воцарилось неловкое молчание, нарушенное в конце концов Саймоном, который, по рассеянности не замечая, что Николас ждет его, чтобы представить своей матери, внимательно рассматривал одну из картин на стене.
– Это подлинный Ван Файсон? – спросил он.
– Да, – ответила ему леди Коулби.
– Из всех картин этого художника, которые я когда-либо видел, эта – самая великолепная! – воскликнул Саймон. – Вы только взгляните на кружева на платье – разве можно представить себе что-нибудь более изысканное? А как передан цвет кожи! Это самый настоящий шедевр. Если бы только сохранилось побольше работ этого художника.
– Мой покойный муж лично приобрел эту замечательную картину, когда мы были в Голландии.
– Уверен, что он ни разу не пожалел об этом, хотя вызывает сожаление, что она висит рядом с такой мазней.
Саймон взмахом руки указал на одну из картин, которая висела по соседству с той.
У Фенелы захватило дух. Она почувствовала, что ее отец выбрал не самый лучший способ начать церемонию знакомства. Она знала, как трудно бывает общаться с Саймоном, когда разговор заходит об искусстве. А люди обычно начинают чрезвычайно раздражаться, если кто-либо в их присутствии называет милую сердцу вещь мазней.
Однако, к ее удивлению, леди Коулби в ответ даже улыбнулась: правда, улыбка едва угадывалась и была холодной, но тем не менее заметить ее было можно.
– Ничуть не удивлена вашим замечанием, – проговорила она. – Я и сама никогда не испытывала особой любви к этому ландшафту, но все в этой комнате оставлено в точности в том порядке, какой был здесь еще во времена жизни моего свекра. Вы сами можете заметить, что она обставлена мебелью различных стилей Викторианской эпохи, которую собирали несколько поколений этой семьи. Моему мужу эта обстановка нравилась, и он сохранил комнату в таком виде, какой она имела и до него, в память о своем отце, а я всегда следовала его желаниям.
– Когда дело касается хорошего вкуса, недопустимо принимать во внимание никаких сантиментов, – строго заметил Саймон.
Он отправился через всю комнату, заметив другую картину на противоположной стене. Леди Коулби повернулась к Реймонду.
– Думаю, нам следует сначала познакомиться, – проговорила она, – прежде чем мы начнем что-либо менять в этом доме, хотя, без сомнения, у супруги Николаса уже есть какие-то собственные идеи на сей счет.
В ее голосе безошибочно угадывалась доля язвительности, но Реймонд целиком проигнорировал этот факт.
– Ну, вы едва ли можете подозревать нас в отсутствии идей, поскольку мы дети своего отца, – сказал он добродушно, – но в настоящий момент нас всех переполняет чувство восхищения. Вы, должно быть, помните о том, что мы никогда прежде не бывали в Уэтерби-Корт.
В его тоне ощущалась легкая тень упрека, но затем он улыбнулся и представил My.
– Моя младшая сестра, – проговорил он. – Ее имя Миранда, но обычно мы называем ее My.
– Здравствуйте. Полагаю, никто не откажется от чая. Николас, позвони, пожалуйста.
Николас сделал то, о чем его попросили, и после этого в комнате вновь воцарилась гнетущая тишина, а леди Коулби не делала ни малейшей попытки, чтобы хоть как-то оживить атмосферу. Она искусно дождалась того момента, когда безмолвие продлилось достаточно долго и присутствующие со всей остротой почувствовали неудобство, и лишь после этого живо предложила:
– Не хотите ли присесть? И предложи гостям сигареты, Николас: они должны лежать в том серебряном ящичке.
Однако Саймон продолжал расхаживать по комнате, держа руки в карманах и сохраняя на лице сосредоточенное, критическое выражение.
В своем поведении он был непосредствен, словно ребенок, и поэтому было невозможно не восхищаться тем хладнокровием, с которым ему удавалось каким-то собственным, особенным образом устраняться от всеобщего замешательства, воцарившегося в комнате.
– Не хотите ли присоединиться к нам и присесть за стол, мистер Прентис? – предложила Саймону леди Коулби таким тоном, каким, наверное, генерал отдает приказы своим войскам. Во всяком случае, так показалось Фенеле.
Но тут, к ее облегчению, дверь отворилась и в гостиную наконец-то внесли чай.
Дворецкий – старый и почти уже одряхлевший от прожитых лет – внес огромный поднос, уставленный серебряной посудой с фамильным гербом, в то время как горничная – примерно такая же старая, как и сам дворецкий, – вкатила полированный столик, который накрыла затем тяжелой, украшенной вышивкой скатертью.
– Боюсь, это достаточно скромное чаепитие, – проговорила леди Коулби. – К счастью, у нас есть собственная приусадебная ферма, иначе не представляю, как бы мы выжили в такое время.
Фенела, взглянув на пропитанные маслом лепешки, на изящные, не толще вафли, кусочки хлеба и масла, на сандвичи, нарезанные с математической точностью, пришла в ужас: что же должен был подумать Николас о той грубой, приготовленной из полуфабрикатов пище, которую ему предлагали в Фор-Гейблз.
