– Капитан, я должен вас предупредить, что еще одно переживание…
– Вон, сволочь!
– … может иметь самые серьезные последствия для пациентки, и, если она умрет, я обещаю вам, что вас повесят. Вас и только вас!
– Пошел к черту, Хауторн. Не стоит выметать сор из избы. Если вы попридержите свой поганый язык, то все мы останемся целы.
Я услышала крик, потом сдержанную ругань, увещевания, дверь хлопнула, и я поняла, что осталась наедине с Фоулером.
– Мне не стоило брать вас на борт, – процедил он сквозь зубы.
Я отвернулась. Он схватил меня за подбородок и повернул к себе.
– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, стерва! Ты никому ничего не расскажешь, ни ты, ни этот полудурок Хауторн, потому что ни ты, ни он не доживете до утра.
– Non amo te, Sabidi… – проговорила я нараспев.
– Прекрати, ты, слышишь!
Фоулер ударил меня по лицу.
– … nec possum dicere quare…
Он мог меня убить, но ему помешал матрос, внезапно ворвавшийся в каюту:
– Пираты, капитан, пираты!
Фоулер выскочил из каюты. Я засмеялась. Смерть, я перехитрила тебя! Обвела вокруг пальца, как и твоего посланца Жозе Фоулера. Боль захлестнула меня вновь, и я потеряла сознание.
Может быть, мне вовсе не удалось перехитрить смерть, и старуха с косой просто решила прийти за мной в тот час, когда сама сочтет нужным? Я лежала в каюте, как в склепе, больная и одинокая, лишь краем сознания воспринимая грохот и выстрелы наверху, на палубе.
Не помню, что было потом, но я очнулась, услышав над собой французскую речь. Кто-то издали ответил, тоже по-французски.
– Господи, кто это? Она мертва, Пьер? Должно быть, она полукровка, кожа у нее очень светлая.
Я слабо застонала, но не могла произнести ни одного слова – как в кошмарном сне, когда ты осознаешь опасность, но не можешь ни пошевелиться, ни закричать, а проснувшись, с радостью видишь, что твои несчастья – всего лишь сон.
Вот и я решила, что вернулась домой. Я слышала свой голос, сказавший по-французски:
– Но я хочу выйти за него, дядя Тео. Пусть он живет с нами в замке, и мы будем каждый вечер пить шампанское.
– Доминик, Боже, она жива!
Голоса стали глуше. Чьи-то руки подняли меня и понесли наверх, наверное, к небесам, и когда я попала в рай, я больше уже ничего не помнила.
– Лили, твои руки творят чудеса. Ты сделала больше, чем сумели бы все доктора Нового Орлеана, взятые вместе. Мадемуазель превозмогла лихорадку.
Боль ушла. Я плыла в бархатной темноте, не зная, где я, жива или нет, и, честно говоря, не слишком стремилась узнать. Перед моими глазами плясал дьявольский облик Фоулера; ненависть, страх, горечь и боль владели мной. В моей душе не осталось ничего светлого, и мне не хотелось жить. Жизнь не сулит мне ничего доброго. Я разуверилась в человеческой доброте; мужчины, с которыми свела меня судьба, разрушили мою жизнь, и я не ждала от них ничего, кроме насилия, унижений и боли. Я не хотела никого видеть, никого знать.
Сквозь глухую стену до меня доносились голоса. Как смеют они говорить в присутствии смерти? Неужели даже она не заслужила к себе уважения? Почему они не уходят?
Кто-то рассмеялся. Ему вторила женщина.
– О, мистер Жан, она пойдет на поправку. Правда, на нее больно смотреть? У меня сердце исходит слезами при одном лишь взгляде на это бедное создание. Совсем как маленький больной щеночек!
«Уходите, – подумала я. – Я не хочу, чтобы на меня смотрели».
– Да, Лили, ей крепко досталось. Надеюсь, она выкарабкается. Как ты думаешь, сколько ей лет?
– Достаточно, – угрюмо ответила женщина.
– Скоро увидим.
Мне казалось, что загадочные существа, похожие на летучих мышей с человеческими лицами, летают вокруг меня и касаются своими полупрозрачными крыльями моего лица. Как отогнать от себя этих назойливых тварей?
– Лили, смотри, она заметалась. Как ты думаешь, она очнется?
– Она не приходит в себя уже десять дней. Пора бы ей и проснуться.
Я не проснусь. Не хочу. Десять дней? Это много или мало? Меньше суток или больше? Что такое год, минута, час? Не важно. Я хочу спать. Темнота чуть качнулась.
– Bonjour, мадемуазель, – произнес мужской голос. – Вы меня слышите? Вы хотите проснуться?
– Уходите, – пробормотала я.
– Победа! Вы слышали, мистер Жан? Она разговаривает! – закричала женщина.
Я открыла глаза, и темнота исчезла. Большое белое поле, какие-то столбы с вуалью. Что за чепуха? Мозг заработал быстрее. Конечно, я нахожусь в кровати, белое поле оказалось потолком, а вуаль – пологом.
– Где я? – Услышав далекий голос, я сразу не поняла, что это мой собственный. С трудом повернув голову, я увидела мужчину, сидевшего на краю постели. Если бы я в состоянии была поднять руку, я сумела бы до него дотянуться. Вдруг из-за его спины вышла тень. Тень превратилась в большую, шоколадного цвета женщину с красным шарфом, обмотанным вокруг головы. Мужчина положил прохладную руку мне на лоб.
– Кто вы? – спросила я, тщетно пытаясь сложить воедино черты его лица. Они расплывались. Веки мои отяжелели, налились свинцом, и я почувствовала неимоверную усталость.
– Меня зовут Жан Лафит. Это мой дом.
– Понимаю. Я… Простите, что причинила вам беспокойство, господин Лафит. Простите.
Глаза мои закрылись.
– Прошу вас, не беспокойтесь, мадемуазель. Уверяю вас, никакого беспокойства нет. Вы должны думать только о выздоровлении.
– Нет, нет, слишком поздно. Я не могу… Лучше уснуть навечно, – сонно пробормотала я.
Мужчина тихо рассмеялся.
– Вы и так долго спали. Когда вы….
Голоса превратились в невнятный ропот, постепенно сошли на нет, потонули в тихом плеске, и уже с другой волной до меня донеслось:
– … уснула. Дай мне знать, если что-то понадобится.
Я открыла глаза и увидела идущего к двери мужчину.
– Да, мистер Жан, – ответил женский голос, и нежные шоколадные руки расправили на мне одеяло и погладили меня по голове.
– Я хочу, я хочу….
Задыхаясь от усилий, я попыталась сесть. Женщина помогла мне, поддержав под спину. Вцепившись в ее руку, я глядела вслед уходящему мужчине. Он, услышав меня, обернулся.
– Я хочу, – медленно заговорила я, – чтобы вы убили Жозе Фоулера и принесли мне его голову на блюде! – Я рассмеялась слабым безумным смехом. – Убейте его!
– Эй, девочка, не стоит выходить из себя по пустякам, – сказала женщина, и я провалилась в сон.
Последнее, что я слышала, были слова мужчины, обращенные к женщине:
– Эта ненависть – добрый знак, Лили. Благодаря ей она выживет.
С каждым днем я все больше времени проводила в сознании. Лили искренне радовалась моим успехам, пробуждая и во мне желание выздороветь. Однажды она даже заявила, будто я становлюсь хорошенькой.
