Эри нахмурилась:
– Если бы была баранина, получилось бы куда лучше, но…
– Нет, нет, я не это собирался сказать. Я просто думал, что Причарду очень повезло.
Похоже, ложь устроила Эри, но свет в ее глазах померк. Обед возобновился, на этот раз в молчании. После десерта, на который были поданы яблочные оладьи, а Эри извинилась, что не смогла найти рецепт яблочного пирога, Бартоломью настоял, что он вымоет посуду.
– Это самое малое, чем я могу отблагодарить вас за такой изысканный обед, – сказал он. Пока Эри вытирала последние тарелки, он принес коробку, которую оставил на крыльце, и принялся открывать ее.
Вскоре всевозможные книги в разнообразных обложках: темно-красные, темно-зеленые, красно-коричневые и матово-черные – были разбросаны на волчьей шкуре перед камином. Эри, сидя на корточках, снимала их резиновые обложки и перебирала тома в кожаных переплетах с тиснеными заглавиями, глаза ее блестели от удовольствия.
– Вот она, – она показала Бартоломью тоненький томик. – Эмили Дикинсон. Помните? Я говорила вам о ней.
Бартоломью кивнул, но Эри уже перелистывала страницы и потому не видела его жеста. Он сидел на полу, опершись спиной о стул с изогнутой спинкой, вытянув перед собой длинные ноги.
– Эмили умерла старой девой, но кое-кто верит, что у нее когда-то был возлюбленный, – Эри посмотрела на него из-под ресниц таким застенчивым, почти кокетливым взглядом, что у Бартоломью ослабли колени. – Мне нравится так думать. В жизни каждой женщины должен быть возлюбленный, не правда ли?
– Совершенно верно, – пробормотал он, улыбаясь.
– Вот одно из моих любимых стихотворений, – с посерьезневшим лицом она прочитала:
Не убежать от смерти мне, Но он ведь защитит меня; Придет ко мне бессмертие На поводу его коня.
Она остановилась, чтобы взглянуть на него:
– Я могу читать и дальше, но все это не очень романтично, правда? Боюсь, что Эмили страдала меланхолией.
– Почему бы вам не найти что-нибудь более живое? А потом я бы прочел вам одно из моих любимых стихотворений.
– Хорошо, – Эри уселась поудобнее и принялась листать тонкую книжицу. Когда она нашла то, что искала, то понизила голос, чтобы придать ему, как она считала, чувственность:
Роза ласкала ее лепестком, грудь ее тихо вздымалась, Словно гуляка-ковбой под хмельком, Речь ее спотыкалась…
Взгляд Бартоломью автоматически опустился на аккуратную английскую блузку Эри, которая вздымалась и опускалась в ритме ее дыхания. Его пульс участился.
Что тебя гложет, девчушка моя,
Думал я денно и нощно,
Но встретил другую розочку я,
Была она столь непорочна!
Бартоломью наклонился ближе, сгорая от желания поцеловать ее раскрасневшиеся щеки и полные сочные губы, которые приковали к себе его взгляд.
… И алая щечка, пугливый сей взгляд,
И эта невинность святая
– Все то же, все то же, пятьсот раз подряд,
Как быстро все это растает!
Закончив читать, Эри подняла взор. У нее перехватило дыхание, когда она увидела пламя страсти в его темных глазах. Чувствуя неловкость, она закрыла книгу:
– Теперь ваша очередь.
– Очень хорошо, – он взял ее руку в свою и со значением посмотрел ей в глаза:
Моя возлюбленная заговорила, и сказала мне:
– Встань, любовь моя, мой единственный, и пойдем. Ведь зима уже позади, дождь прекратился и ушел; цветы распускаются на земле; пришла пора птицам петь, и пение горлицы уж слышно в наших краях .
Зачарованная глубоким гипнотическим резонансом его голоса, Эри следила за движениями его губ и хотела, чтобы они снова прижались к ее губам.
… и виноградная лоза со спелыми нежными плодами пахнет так хорошо. Поднимись, моя любовь, моя единственная, и пойдем.
После секундной паузы она сказала:
– Как красиво! Кто написал это? Я никогда этого раньше не слышала.
– Собственно, это цитата из Ветхого Завета.
Мечтательное выражение ее лица и тепло ее взора разожгли угли желания, тлевшие глубоко внутри него. Безжалостно он заглушил внутренний голос, который неизменно, начиная с пяти лет, предупреждал его о несчастьях и опасности. Он отныне был неподвластен страху. Господь свидетель, он был неподвластен даже беспокойству и заботе. В невероятной глубине ее голубых глаз он увидел желание такое же сильное, как и его собственное, и только это имело значение.
Медленно он привлек ее к себе. Эри затаила дыхание, тело ее стало, как воск, – он мог лепить из нее все, что ему заблагорассудится. Он усадил ее себе на колени, повернул к себе и закрыл ей рот долгим нежным поцелуем.
Целуя ее, он прошептал:
– А вот еще:
О, как прекрасно ощущенье…
Кончиком языка он стал подбираться к ее ушку…
Момента страсти зарожденья, Поцеловал мочку…
Где сердца два слились в одно, Вернулся к ее рту…
И быть им вместе суждено.
Ее рот приоткрылся, и он наполнил его своим языком, похищая ее сладость, как истосковавшийся по любви пират-разбойник. Он запустил свои ласковые жадные пальцы ей в волосы, разбрасывая заколки. Когда медовая масса их рассыпалась, он принялся покрывать жгучими поцелуями ее щеку, поднимаясь к виску, и зарылся лицом в длинные локоны, вдыхая их аромат.
Эри стонала и извивалась, сгорая от желания снова почувствовать его губы, его поцелуи. Она наслаждалась ароматом его губ, со слабым привкусом кофе и орегана, гладкой твердостью их поверхности и мягкостью чуточку более шершавого языка, который вновь проник в ее рот; у нее зазвенело в ушах. Одной рукой она обняла его, чувствуя напряженные мышцы спины и бугор позвоночника. Другая рука легла ему на плечо, встретив твердые бугры бицепсов. Исходящая от него сила расслабляла и возбуждала ее.
Губы Бартоломью, теперь еще более горячие и требовательные, вновь встретились с ее губами, одна рука его поддерживала ее голову, а пальцы переплелись с ее волосами. Желание ворочалось в нем, огромное, как скалы на побережье Орегона. Он чувствовал, как подводная неумолимая сила затягивает его, притупляя чувства. Инстинктивно он вынырнул, чтобы вдохнуть воздух.
Губы Эри алели, как ягоды клюквы в октябре, и слегка налились кровью от страсти. Ее голубые глаза приобрели оттенок той глубокой синевы, какой имеет фиалка на берегу ручья. Она была так красива, что даже просто глядя на нее, Бартоломью чувствовал комок в горле. Ощущение ее тела в его руках только усиливало его возбуждение. То чувство, которое, он испытывал, обнимая ее, дарило ему даже больше блаженства, чем он надеялся. Но физически он был возбужден сверх всяких мыслимых пределов. Если бы какой-нибудь мужчина попробовал бы отобрать Эри у него в этот момент, ему пришлось бы защищать свою жизнь.
