–Ступайте в постель, Эри, там вы будете в безопасности. Там мы оба будем в безопасности.
Помолчав, она спросила:
– Это из-за Туте?
Озадаченный, он повернулся, чтобы взглянуть на нее:
– Туте?
– Да. Это потому, что вы уже занимаетесь внесением семени с Туте, вы не хотите меня?
– Боже мой, нет! Откуда у вас такие мысли?
Она передернула плечами:
– Она смотрит на вас так, как будто вы – шоколадный торт, а она умирает с голоду.
Острота ее интуиции вызвала у него резкий короткий смешок:
– Она, может быть, и голодна, но я не шоколадный торт, – кисло сказал он. – Во всяком случае, не для нее, – его голос стал тверже. – И я совершенно определенно не занимаюсь внесением семени с Туте, не делаю этого сейчас и никогда не делал раньше.
Эри заулыбалась:
– Тогда…
– Тогда ничего, Эри. Идите спать. Сегодня вечером не будет никакого внесения семени.
Не произнеся ни слова, она пошла вверх по лестнице, удивив его одним из столь редких для нее проявлений смирения. Чувствуя себя столетним стариком, несущим на каждом плече по тысячефунтовому мешку с зерном, Бартоломью погасил лампу. Затем вошел в спальню и разделся. У него над головой скрипнули половицы. Зашуршала ткань – Эри раздевалась. Все его существо пронзила такая боль и тоска, что он подумал, что умирает.
Как она могла подумать, что он может предпочесть ей Туте Олуэлл? Сама мысль об этом казалась ему нелепой.
Над его головой послышались шаги. Эри приблизилась к лестнице. Он взглянул вверх и увидел, что она спускается. Вид ее босых ног и лодыжек, выглядывающих из-под ночного халата, а также осознание того, что под тонкой тканью она была так же обнажена, как и он, вызвали новый прилив горячей крови у него в паху, надежда забилась в его сердце. Он попытался отгородиться от нее, плотно зажмурив глаза и сохраняя каменную неподвижность, стоя обнаженным подле кровати и благодаря Бога за то, что он находится в темноте. Когда она заговорила, он открыл глаза и увидел ее силуэт в дверном проеме спальни.
– У меня по-прежнему внутри все болит, Бартоломью. А у вас?
Он запрокинул голову и рассмеялся глубоким гортанным хриплым смехом:
– Да. О Боже, как же у меня все горит внутри!
– Тогда, может быть…
– Никакого «может быть», Эри. Если я сделаю то, чего мне хочется, вы пропали. Не будет никакого замужества с Причардом или любым другим мужчиной, разве что вы солжете ему или же будете ему так сильно нужны, что он не придаст значения тому, что кто-то другой отнял у вас девственность.
Мысль о том, что она будет принадлежать кому-то другому, до или после него, вызвала у Бартоломью спазм в горле. Он тонул, ему не хватало воздуха. Как он мог не согласиться на то, что она ему предлагала? С другой стороны, как он мог взять это? Господь свидетель, на месте Причарда, если бы она призналась в том, что уже не целомудренна, он бы все равно женился на ней – и с радостью. Но если он будет заниматься с ней любовью сегодня вечером, он никогда и никому не позволит прикоснуться к ней. Она будет его и только его.
Сможет ли он оставить Хестер, уехать с Эри туда, где их никто не знает, и начать все сначала? Бартоломью с силой зажмурился, чтобы не заплакать. Хестер была его законной женой. Не имеет значения, что она с ним сделала, он не может взять и повернуться к ней спиной – он несет за нее ответственность. За это он должен быть благодарен своему отцу.
Ответственность, доверие, обязанности. Для Джейкоба Нуна не существовало уважительных причин, оправдывающих невыполнение обязательств, независимо от того, какими бы пустяковыми или неприятными они ни были, и Бартоломью хорошо запомнил те несколько случаев, когда он ошибся, и взбучку, которая за ними последовала и которая накрепко вколотила этот принцип в его сознание. Нежный голосок Эри вывел его из задумчивости и вернул к настоящему.
– Это судьба свела нас вместе, Бартоломью, и она определит наше будущее. Все, что нам остается, это наслаждаться теми радостями, которые у нас остались на этом пути.
Его смех был хриплым и серьезным.
– А как мы можем это сделать, не определив нашу судьбу, Эри? Как только вы потеряете девственность, ее уже не вернуть.
Она обдумала это:
– Мне кажется, я не смогу солгать человеку, за которого собираюсь выйти замуж. Он не будет знать об этом, пока я ему не скажу, не так ли?
– Он узнает об этом, как только ляжет с вами в постель.
– Каким образом?
– Когда мужчина входит в женщину первый раз, он разрывает тонкую пленку, которая при этом кровоточит. Даже если он не почувствует, что разрывает ее, он узнает об этом, увидев кровь на простынях.
В течение долгого времени она хранила молчание. Когда Бартоломью понял, что она входит в спальню, он прыгнул в кровать и торопливо укрылся одеялом по пояс.
– Это из-за нарушения пленки бывает больно? – спросила она, стоя у кровати.
– Да. После этого болезненные ощущения не повторяются, если женщина возбуждена.
– Но разве не потому, что я возбуждена, у меня все болит?
Бартоломью простонал. Неужели она никогда не прекратит мучить его?
– Да, Эри. Из-за этого. А теперь идите спать. Боль пройдет.
Она прижала руки к грудям:
– И нет никакого другого способа облегчить ее?
Он долго-долго смотрел на нее, и в голове у него хаотически мелькали, кружились и сталкивались мысли и видения:
– Есть, если женщина доверяет мужчине.
– Я доверяю вам.
Под его обжигающим взглядом, в рассеянном свете, проникавшем из другой комнаты, ее пальцы легли на пуговицы, которые выстроились в ряд от глухого, обшитого кружевом ворота ее халата почти до середины груди. Каждая расстегнутая пуговица дразнила его видом все более обнажаемой плоти, бледной выпуклостью груди, намеком на затененный скрытый изгиб, обещанием эротической тайны. Только дрожание ее пальцев, обнажающих ее красоту под его жадным взором, выдавали ее волнение.
Когда она начала стаскивать свое одеяние с плеч, Бартоломью потянулся к ней и запахнул разошедшиеся полы халата.
– Вы должны быть уверены в том, что делаете, нимфа. То, что вы мне предлагаете – это дар, который я буду ценить до конца дней своих, но как только вы выйдете замуж за Причарда, – («Да простит меня Господь, как я смогу это вынести!») – и ваше любопытство будет удовлетворено, для вас может оказаться неудобным то, что я буду жить рядом.
– Я уверена, хотя и не знаю почему. Это не любопытство. Я просто знаю, что это правильно, вне зависимости от того, как это выглядит со стороны.
Нежно она отвела его руки, и ее ночной халат, такой же белый и светящийся в темноте, как лунный свет на поверхности спокойного моря, невесомо соскользнул с ее тела и бесформенной кучкой лег у ее ног. Она была похожа на греческую богиню воды, увенчанную волной снежно-белой пены. Очаровательная невинная соблазнительница в человеческом обличье. Бартоломью застонал в радостной агонии: боги исполнили его мечту, за которую ему однажды придется дорого заплатить.
